Является ли только случайным совпадением, что предостережение это последовало немедленно после того, как Пашич в «конце мая или начале июня» сказал Любе Иовановичу и другим членам кабинета, что какие-то люди собираются отправиться в Сараево и убить Франца-Фердинанда? Нет ли после всего этого некоторой доли истины в утверждении профессора Дени, что Пашич пытался осторожно указать на опасность, которой подвергался эрцгерцог, и поэтому поручил своему посланнику в Вене предпринять шаги для того, чтобы по возможности предотвратить трагедию?
Маститый сербский премьер был человеком достаточно хитрым и прекрасно понимал, до какой степени будет скомпрометирована Сербия, если обнаружится участие в заговоре Димитриевича и «Черной руки». Разоблачения Любы Иовановича достаточно красноречиво говорят об этой ужасной возможности. Сербия и так уже была слишком забрызгана кровью, чтобы выдержать обвинение в новом политическом убийстве, и притом особы столь высокого ранга. Сербия могла подвергнуться остракизму в Европе. Больше того, Пашич, которому хорошо были известны австро-сербские трения, существовавшие за последнее время, прекрасно понимал, что если заговор увенчается успехом, то Австрия предъявит Сербии очень резкие требования и, пожалуй, даже воспользуется преступлением для того, чтобы начать войну с беспокойным соседом.
Между тем Пашич в то время не хотел войны – или по крайней мере войны, вызванной такими обстоятельствами. Он знал, что Сербии нужно как минимум еще несколько месяцев мира, прежде чем она сумеет начать борьбу не на жизнь, а на смерть с Австрией. Ей нужно было предварительно оправиться от Балканских войн, навести порядок в своих новых территориях, которые она только что приобрела. Кроме того, он сомневался, согласятся ли Россия и Франция поддержать его в конфликте с Австрией, если вскроется истина, что убийство было организовано в столице Сербии при содействии офицера, занимающего высокий пост в сербском Генеральном штабе, а также при содействии других членов тайного сербского общества, известных политическими убийствами, совершенными ими в прошлом.
Пашич, несомненно, оказался в очень затруднительном и щекотливом положении. Он хотел предупредить убийство, опасаясь его возможных ужасных последствий. Но предостеречь Австрию таким путем, который один мог привести к цели, означало для него признаться, что он посвящен в заговор; этим признанием он еще пополнил бы длинный список убийств, которые замышлялись в Сербии против двуединой монархии. При таких обстоятельствах разве не исключена возможность, что он сделал некоторый намек сербскому посланнику, который заставил последнего выразить Билинскому свое сомнение относительно лояльности боснийских войск и вообще желательности предполагавшейся поездки эрцгерцога?
В таком случае, конечно, Иованович должен был стараться сделать вид, что он говорит неофициально и исключительно по собственной инициативе. Это весьма обычный дипломатический прием. Документы, опубликованные за последнее время из германских, русских и английских архивов, содержат бесчисленное множество примеров такого рода. Когда одно правительство желает позондировать почву у другого или сделать какой-нибудь намек по особо щекотливому вопросу, то общепризнанная тактика рекомендует дать послу поручение начать разговор об этом вопросе, предварительно заверив, что в данном случае посол выражает только свое личное мнение и действует исключительно по собственной инициативе.
То обстоятельство, что Сполайкович вскоре после убийства мог заявить в Петербурге, что Белград предостерегал Вену, дает основание думать, что Пашич сделал ему такое же указание, как и Иовановичу, относительно угрожающей опасности и косвенных шагов, которые надлежит предпринять для предупреждения ее. Далее, дипломатический этикет вряд ли допускает, чтобы сербский посланник в Вене позволил себе вмешиваться в такое чисто внутреннее дело другой страны, как маневры или поездка члена правящего дома. Поэтому трудно предположить, чтобы Иованович предпринял столь важный шаг и нарушил дипломатический этикет без специальных инструкций из Белграда. Пока сербские власти не найдут возможным полностью опубликовать переписку между Пашичем и Иовановичем за те несколько недель, которые предшествовали убийству, или по крайней мере опубликовать тот документ, в котором Иованович должен был сообщить Пашичу о своей беседе с Билинским, до тех пор можно сомневаться, действительно ли он действовал по собственной инициативе.
3. «Предостережение» было сделано в самых общих выражениях. Оно не содержало никакого намека на возможность убийства штатскими заговорщиками или на наличие какого бы то ни было заговора. В этом сходятся все сообщения, которые в остальных вопросах полны разногласий. Иованович говорил только о возможной опасности вследствие нелояльности войск. Поэтому не приходится удивляться, что Билинский не обратил особого внимания на такое заявление. Во всяком случае, это не снимает с сербского правительства вины за сокрытие сведений, касавшихся заговора на убийство, – заговора, в котором участвовали его собственные офицеры. В частной жизни такое преступление называется укрывательством.
IV. Подготовка австрийского ультиматума
Убийство Франца-Фердинанда и его жены сразу вывело Берхтольда из состояния нерешительности, в котором он пребывал. Он пожелал воспользоваться этим преступлением как хорошим предлогом, для того чтобы внести ясность в неудовлетворительные отношения с Сербией, а также раз и навсегда положить конец той опасности, которая угрожала двуединой монархии вследствие великосербской пропаганды и русских интриг против австрийского влияния на Балканах.
Уже давно в некоторых кругах в Вене все более крепло убеждение, что политическое положение на Балканах становится для Австрии опасным и нетерпимым. Благодаря Балканским войнам Сербия сильно расширила свою территорию и увеличила свое население; вместе с тем выросли и ее притязания. Великосербское движение при поддержке растущего национального движения южных славян монархии Габсбургов становилось все более мощным. Весной 1914 года ходили слухи о предстоящем слиянии Сербии и Черногории. Это дало бы Сербии выход к Адриатическому морю и угрожало бы существованию еще непрочного, находившегося в младенческом состоянии албанского государства; тем самым ставились под угрозу мероприятия, при помощи которых Австрия пыталась защитить себя от славянской опасности на южной границе.
На Румынию уже нельзя было полагаться как на надежного союзника; ирредентистская румынская агитация в Венгрии нисколько не ослабевала. Существовало подозрение, что Балканская лига в составе Сербии, Румынии и Греции пользуется тайной поддержкой России и только выжидает удобного момента – смерти престарелого Франца-Иосифа или европейской войны, чтобы расчленить Австрию, освободив ее угнетенные национальности. Сама же Россия овладела бы тогда проливами и получила бы свободный выход в Средиземное море.
Россия быстро вооружалась, строила стратегические железные дороги и производила пробные мобилизации. Франция предоставляла России на это дело многомиллионные займы и одновременно усиливала свои собственные вооружения. Албания, созданная Австрией специально в противовес Сербии, пребывала в состоянии хаоса и бунта, поднятого против слабого правителя, которого посадили на ее престол после долгих поисков. Бегство принца Вильгельма Вида породило насмешливый каламбур: «Les caisses sont vides, le throne est vide, tout est vide»
[64].
