«В мае 1914 года, когда в публике стали распространяться первые слухи о поездке эрцгерцога в Далмацию и Боснию, Иованович явился в австро-венгерское Министерство финансов. Это был его последний визит. Придя, он сразу заговорил о предполагаемых маневрах и выразил опасение, что сербское правительство может счесть их за провокацию. Кроме того, он хотел обратить серьезное внимание министра финансов на то, что появление будущего правителя монархии неизбежно вызовет патриотические демонстрации и они могут породить недовольство по обе стороны границы. Он просил Билинского не рассматривать его заявление как официальное сообщение, и сказал, что им руководит исключительно желание предупредить все, что может, хотя бы временно, помешать переговорам, которые начались с целью улучшения взаимных отношений Австрии и Сербии.
Билинский не обратил особого внимания на это заявление и, как я полагаю, совершенно не поставил о нем в известность графа Берхтольда, хотя обыкновенно он имел привычку докладывать ему обо всех своих разговорах с сербским посланником… Хотя во время этой беседы Билинский еще не знал, что военно-инспекторская поездка эрцгерцога примет политический характер, но он был убежден, что момент для поездки Франца-Фердинанда в южную провинцию выбран по меньшей мере преждевременно, и откровенно высказал императору свои опасения.
Эта беседа сербского посланника Иовановича, о которой Билинский рассказал мне сейчас же после того, как она имела место, и которая до известной степени подтвердила его точку зрения относительно несвоевременности поездки эрцгерцога, породила за последние годы много легенд. Некоторые пошли так далеко, что из замечания Иовановича сконструировали предостережение относительно убийства и намеки на возможность его. Но сам Билинский, который, будучи министром финансов, не вел никаких записей, совсем не упоминает об этой беседе с сербским посланником в своих мемуарах, написанных до памяти, и это доказывает, что он не усмотрел в них ни явного, ни скрытого предостережения».
Было бы интересно услышать, что может сказать человек, получивший «предостережение». Но, как это ни странно, покойный Билинский в двух томах своих воспоминаний, в которых уделено очень много места его политической деятельности, ничего не говорит об этом предостережении. Отсюда некоторые авторы сделали вывод, что он никакого предостережения не получал, так как иначе он упомянул бы о нем ввиду его исключительной важности. Но более вероятно другое: ему не хотелось вспоминать это неприятное обстоятельство – то, что он не отговорил эрцгерцога от его роковой поездки или хотя бы в качестве министра, на котором официально лежала ответственность за управление Боснией, не позаботился о том, чтобы были приняты надлежащие меры для охраны эрцгерцога и произведены тщательные розыски в Сараеве для предупреждения покушения.
Ввиду ужасных последствий, которые имело это убийство для Австрии и всего мира, такое упущение должно было терзать его, как самый ужасный кошмар
[63]. Когда война еще продолжала бушевать, один австрийский историк обратился к нему с просьбой, не может ли он пролить свет на так называемое сербское предостережение относительно сараевского заговора. Билинский ответил на это кратким письмом, содержание которого очень характерно. Он писал, что охотно готов беседовать о каких угодно моментах этого неприятного дела, но только не об этом вопросе, который он хотел бы предать забвению.
В своих мемуарах он только выражает сожаление, что с ним не посоветовались относительно организации поездки, так как эрцгерцог выразил желание, чтобы все это дело было передано исключительно начальнику области генералу Потиореку, губернатору Боснии и Герцеговины, как командующему войсками, и чтобы министра финансов не привлекали к этому деду.
«Против этого я не мог возражать, потому что я не вмешивался в организацию провинций, поскольку это касалось военного управления. В мое ведение входили только набор рекрутов и оплата связанных с этим расходов…
Слухи, что я предостерегал императора перед поездкой эрцгерцога, неверны, потому что я не имел права вмешиваться в поездку чисто военного характера, а на превращение ее в путешествие политического значения разрешение дано было помимо меня, и я о нем даже не знал».
Билинский говорит, что он изложил эти обстоятельства на аудиенции, которую имел у императора через два дня после убийства, и что император снял с него всякую ответственность. За исключением этой аудиенции, он никогда не говорил о поездке эрцгерцога, ни до того, как она была предпринята, ни после.
Из всех этих фактов можно сделать следующие выводы:
1. Приблизительно 5 июня сербский посланник в Вене Иован Иованович сделал предупреждение Билинскому, австро-венгерскому министру финансов, но не Берхтольду и не австрийскому Министерству иностранных дел, как должен был бы сделать, следуя нормальной дипломатической процедуре. Такое отклонение от обычной дипломатической процедуры было при данных обстоятельствах, пожалуй, неблагоразумно, как это и показали дальнейшие события. Но назвать это неестественным нельзя, ибо такова была практика в течение многих предыдущих месяцев.
Иованович также, несомненно, отдавал себе отчет в том, что ему предстояло сделать сообщение весьма щекотливого характера и что ему гораздо легче беседовать на эту тему с сердечно относившимся к нему Билинским, чем с холодным и подозрительно настроенным Берхтольдом. Он не хотел также придавать своему сообщению формальный или официальный характер, и сообщение, сделанное им своему приятелю Билинскому, носило менее официальный характер, чем беседа с министром иностранных дел. Но Билинский не был особенно встревожен положением в Боснии и сам собирался вскоре съездить туда с женой. Он не придал особого значения словам Иовановича и, по всей вероятности, не сказал о них ни императору, ни Францу-Фердинанду или Берхтольду. Неоднократные опровержения австрийского Министерства иностранных дел, утверждавшего, что оно никакого официального предостережения от Сербии не получало, являются поэтому вполне правильными.
2. Возможно, что Иованович, как он сам говорил, сделал свое сообщение по собственной инициативе, но надо заметить, что в более раннем своем письме к Богичевичу он об этом не упоминает. Более того, представляется странным, чтобы он предпринял столь важный шаг без разрешения или инструкции со стороны сербского министра иностранных дел.
Если же он действительно действовал по собственной инициативе, считая, что эрцгерцогу угрожает опасность быть убитым на маневрах вследствие нелояльности его собственных войск и возможной замены холостого патрона боевым, то почему он ждал до начала июня? О поездке было сообщено в газетах еще в марте; Иованович сам говорит, что это было решено уже в марте, и, таким образом, он знал о поездке еще на два месяца раньше. Относительно общего настроения боснийских войск, их лояльности или нелояльности он знал тогда столько же, сколько и после. Поэтому можно было бы ожидать, что если бы он действовал исключительно по собственной инициативе, то указал бы на эту опасность значительно раньше.
