Капсула легла на стол. И вот теперь Баумкеттер вынул пистолет. Черный, с коротким вороненым стволом, ловким движением отдернул магазин, вставил в него капсулу как патрон – это был, конечно, патрон, – и вставил магазин на место.
Где-то за стеной или за дверью щелкнули один за другим два выстрела. Донесся не то стон, не то шум ветра.
Баумкеттер поднял брови, глянул на дверь и секунду две опять слушал.
«А если это смерть? – понял вдруг Саид. – Просто смерть, как там, за стеной. Ольшер избавляется от меня. Не поверил в мою тайну. Ни во что не поверил…»
Жить!
Еще немного. Видеть это окно и за ним свет… Ничтожный, тусклый свет, живой снег, летящий, тающий на стекле.
Баумкеттер словно услышал его мысль и обернулся – настороженный, даже испуганный. Может быть, ему показалось, что заключенный хочет бежать или попытаться оказать сопротивление. И сразу успокоился. Исламбек стоял на прежнем месте и почему-то смотрел в окно, запорошенное мокрым снегом.
Ладонью Баумкеттер показал на пол.
– Лечь? – уточнил по-немецки Саид и услышал свой голос – хриплый, придавленный, как будто горло сжимали.
Но Баумкеттер понял его и улыбнулся.
– Вы говорите по-немецки?
И лицо его стало еще добрее, и улыбка сделалась извинительной, словно он просил прощения за неудобство: пол был голый, каменный и сырой – те, четверо, прошли по нему мокрыми пантофелями. Баумкеттер бросил на цемент рубашку Саида:
– Пожалуйста!
Перед тем как лечь, уткнуться лицом в землю, Саид поднял глаза на Баумкеттера. Он не знал зачем, но ему необходимо было обязательно встретиться взглядом с человеком, который держал в руках пистолет.
Тот улыбнулся по-прежнему извинительно, даже грустно. И в глазах таилась тревога – больше ничего.
Баумкеттер не надеялся на свои патроны – так понял Саид, и его охватил мгновенный ужас. На какую-то секунду он поддался этому чувству и уже хотел вскинуться снова на ноги, но Баумкеттер предупредил попытку, наклонился над ним и еще раз коснулся волосатыми пальцами плеча. Помял его, как мясник.
В это время прозвучала вторая пара выстрелов. За стеной, теперь ясно, что за стеной, и звук оказался громче.
– Спокойно! – предупредил Баумкеттер и отстранил руку от Саида.
Пол был холодный. Жег каменным льдом, но Исламбек не шелохнулся, только расслабил плечо.
«Он будет стрелять в плечо. В левое…»
Хотелось зажмурить глаза, но веки не смыкались. Широко раздвинутые, они открыли перед Саидом кусок пола и грязный рукав рубахи, на которой он лежал.
Это – мир, все, что осталось от него в последнюю минуту.
Выстрел прозвучал негромко. Во всяком случае, не так, как ожидал Санд. И стало больно и горячо в левом плече. Он застонал тоже негромко. Что-то пылающее хлынуло в тело, в мозг, в глаза, и на мгновение они ослепились синим пламенем. И угасли. Все угасло.
Он даже не услышал слов Баумкеттера:
– Вынесите его…
Часть II. Лабиринт
1
Ее задержали на втором километре Берлинского кольца перед поворотом шоссе на Потсдам. Задержали на исходе дня, когда придорожные заросли уже пересеклись длинными синими тенями, а сама бетонная полоса окунулась в тишину. Слишком долго серый, почти неприметный в такое время «фольксваген» стоял на обочине. Его успели зафиксировать, и когда обладательница этого не особенно быстроходного, но весьма удобного и выносливого «конька» выглянула из-за тенистых сосен и приблизилась к машине, ее остановили сотрудники органов государственной безопасности:
– Фрау Хенкель!
Она промолчала. Сделала вид, будто не слышит или не считает названное имя своим. Рука ее потянулась к карману куртки, чтобы достать ключ от зажигания или еще что-нибудь, связанное с огнем, но офицер предотвратил это движение.
– Спокойно!
Тогда она оглянулась и посмотрела более чем удивленно на офицеров – и на того, который ее остановил, и на его двух спутников, вышедших из зарослей молодого ельника.
– Что это значит, господа? Или женщине в вашем коммунистическом секторе уже нельзя сойти с машины?
Она была уже не молода, эта дама, далеко не молода. Правда, труд, который, видимо, расходовался расточительно на борьбу за молодость, многое сберег от нападений времени, и женщина оставалась красивой и достаточно гармоничной. Во всяком случае, бежевая куртка из какого-то сверхнового эластичного материала, напоминавшего замшу, сшитая на спортивный манер и перехваченная широким ремешком со скромной, почти солдатской, пряжкой, подчеркивала стройность и гибкость ее тела. Чуть полноватые ноги, сдавленные короткой юбкой, стояли твердо, но пружинисто и казались способными на легкие и быстрые движения. И эти движения действительно оказались легкими и пружинистыми, когда задержанная пошла в лес по невысокой, но путано-густой траве, не выбирая дороги.
– Вам придется вернуться к тому месту, где вы провели последние несколько минут! – сказал ей офицер.
Зачем? Она не спросила. Пожала плечами, кажется, даже усмехнулась, как человек, который видит заблуждение других, и оно представляется ему комичным. Да, комичным. Ее понуждают – это возмутительно. Но приходится повиноваться. Что ж, грубая сила – единственное, чем располагают эти мужланы из контрразведки. Понуждать – их принцип, на большее они не способны. И она, запустив руки в карманы своей куртки, рисуя полное безразличие и пренебрежение, мило зашагала на своих полноватых ногах. Мило и кокетливо.
– Что вы здесь делали, фрау Хенкель?
Здесь – значит у этих сосен и дубов. На этой крошечной полянке со странной выбоиной, глядевшей черно-синим пятном на фосфорически светящейся зелени. Светящейся в последних лучах, плоско падающих на лес, на декоративно ровную, словно стриженую, мытую и расчесанную траву.
– Почему Хенкель?
Она не только улыбалась и не просто улыбалась. Дерзко, чуть смежив веки с синими, еще длинными ресницами, приятно обрамляющими серые миндалевидные глаза, она смотрела на офицеров. На этих самоуверенных простачков, этих крестьянских или рабочих парней, изображающих из себя детективов.
– Почему Хенкель? – повторила она жестко, но все с той же улыбкой.
Офицер ужасно серьезен. Он волнуется, и губы его приметно для постороннего глаза вздрагивают. Должно быть, он первый раз проводит операцию. Ему хочется сбить эту нагловатую даму с ее независимой позиции.
– Можно точнее: Рут Хенкель, бывший диктор французского вещания «Рундфунка», жена бывшего президента Туркестанского национального комитета…
– Боже, какая осведомленность! Бывший, бывшая… Между прочим, моя фамилия Найгоф. Вы могли бы предложить мне сигарету, господа? Моя пачка в машине.
