Так прошло две недели. Создалась привычка, и, когда Фанни опаздывала к обеду, Ивану Павловичу было беспокойно и скучно и он ходил взад и вперед по веранде, мурлыкал какую-то песню и все посматривал на горы, ожидая увидеть ее серый кафтан и папаху…
В комнату ее он никогда не входил. Она прибирала ее сама.
– Я еду на четыре дня, – сказала ему однажды Фанни.
– Ваше дело, – сухо сказал Иван Павлович.
– Да. Но говорю, чтобы вы не беспокоились.
– Я не беспокоюсь. У меня на это права нет.
– Будто?
Он не допытывал, куда она едет. Почему-то решил, что в Джаркент за покупками.
Ему было скучно эти четыре дня. Недоставало темных от загара маленьких ручек, наливавших ему его большую чашку чаем и подававших ром, недоставало ее мальчишеской усмешки, ее легких движений и аромата ее волос. Вечера казались скучными, и не тянуло смотреть с веранды на темное небо и яркие звезды. Даже по ее кабардинской шапке и винтовке, исчезнувшим на эти дни с гвоздя в его кабинете, он скучал.
Да, – стыдно было Ивану Павловичу в этом сознаться, – но он хандрил в отсутствие Фанни…
Она приехала еще более загоревшая. Ее волосы стали светлее и больше отдавали в золото, чем в каштан. Солнце пустыни не шутит. Она была пыльная, усталая, но по сверкающим глазам Иван Павлович заметил, что счастливая.
Она пошла купаться в Кольджатку, захвативши с собою тонкий шелковый халат и туфельки, и через час возвратилась, сверкающая свежестью, неся в руках кафтан, шаровары и сапоги.
– Ну и прожарилась я в этом костюме, – воскликнула она, поднимаясь на балкон. – Что же, вы недовольны, что я вернулась?
– Нет, Фанни… – он ее первый раз так назвал.
– Будто? – с сомнением покачивая головой с мокрыми волосами, небрежно скрученными большим узлом, сказала Фанни.
Они пообедали молча. После обеда она сказала:
– Дядя Ваня, я хочу с вами посоветоваться. Пойдемте ко мне.
Он не узнал теперь убогую комнату для приезжающих.
Ковры и вышивки, кисейные занавески, бриз-бизы на окнах, роскошное покрывало на одеяле и на подушках – это все было женское. Но стол и ящики подле стола и полки в углу, заваленные книгами и кусками каменных пород, – это уже было от того самоуверенного «мальчишки», который непрошеным гостем явился к нему на пост.
Большой букет альпийских горных цветов, набранный на плоскогорьях, стоял в глиняном дунганском кувшине, а рядом лежали молотки, маленькие кирки и ломики заправского минералога или золотоискателя.
Стоя у окна, освещенная яркими лучами, она брала куски камней со стола и подавала их один за другим Ивану Павловичу.
– Что вы скажете насчет этого? – протягивая большой полупрозрачный кусок нежного розового цвета, сказала она.
– Это розовый кварц.
– А это? – и она протянула ему кусок почти черного минерала, похожего на стекло.
– Это базальт.
– А это?
– Если не ошибаюсь – лабрадор.
– Да, милый дядя Ваня, и не только лабрадор, но нефрит, ляпис-лазурь, орлец лежат здесь у самого вашего носа.
– Я, да и все это знают. Скажу вам больше. Где-то на Среднеазиатской ветке, но только в стороне от нее, нашли серу…
– Да ведь это преступление – не разрабатывать все это.
– Ничего подобного. Не строить же нам, бедным поселенцам, дворцы из нефрита и базальта и украшать их колоннами из орлеца и ляпис-лазури.
– Нет. Конечно, нет. Но вывозить их.
– Овчинка выделки не стоит. Товар громоздкий, тяжелый, и его не повезешь гужом на две тысячи верст, через сотни перевалов, да еще при нашем полном бездорожье. Это не золото.
Фанни лукаво усмехнулась. Она подошла к шкафу и достала со средней полки несколько кусков совершенно белого камня, похожего на блестящий молочный сахар.
– Ну, тогда посмотрите это.
– Ну, что же – благородный кварц. Его здесь сколько угодно.
Она достала кусок побольше, покрытый коричневато-желтым налетом, будто ржавый.
– А это что? – с торжеством в голосе воскликнула она.
– Ну, что же – золотоносный кварц, – спокойно проговорил Иван Павлович.
– Это… золото, – прошептала она, восхищенная своей находкой.
– Да, золото, – холодно подтвердил Иван Павлович. – Золотая пыль. Но чтобы отделить эту пыль, нужны громадные машины, множество рабочих и труда и значит, – овчинка выделки не стоит. Сюда доставить эти машины, привести их в действие при отсутствии топлива – это почти невозможно, а главное, слишком мало этого золота на камне. Это знали и без вас. Давно знали.
Фанни была подавлена.
– Что же надо?
– Надо найти жилу. Вот если бы это была не золотая пыль, а маленькие комочки золота, слитки его, жилки между кварцем, стоило бы и искать его.
– А как же легенда о золотом кладе, зарытом в этих горах китайцами?
– Легенда легендой и останется. Потому она и легенда, что ничего этого нет.
Фанни печально смотрела на Ивана Павловича. Ей было горько, что ее работа, ее исследования, ее открытия, которыми она в душе так гордилась, оказались не новыми и бесполезными.
– Но я найду и жилу, и самородки! – упрямо сказала она. – И мы станем богаты, дядя Ваня.
– Говорите про себя. Я-то причем?
– Мы составим с вами компанию.
В этот вечер они долго стояли друг подле друга, облокотившись на перила. Внизу шумела в кустах рябины, барбариса, смородины и облепихи Кольджатка, а наверху тихо сверкали кроткие звезды.
Фанни говорила усталым голосом.
– Я не буду унывать и падать духом, дядя Ваня. Я найду это золото. Мы найдем рабочих дунган и китайцев, и мы выроем это золото. Кто знает, сколько его будет! И тогда мы поедем путешествовать. У меня есть двадцать пять тысяч рублей в банке, этого хватит для начала дела… А скажите, дядя Ваня, вы… вы нашли что-либо?
– Да, – тихо отвечал Иван Павлович, – я нашел. Мало нашел, но мне кажется, больше вас. И я думаю, что на верном пути.
– Простите. Я не спрашиваю… Где?
– Увы, не на нашей земле.
– Я так и знала. Там? – и Фанни маленькой ручкой махнула в сторону Китая.
– Да.
– Это ничего не значит, дядя Ваня. Мы достанем и оттуда!
IX
По приказанию командира бригады между Кольджатом, Джаркентом и Тышканским лагерем установили гелиограф.
Маленькая, нестерпимо яркая звездочка начала временами светиться в тумане далекой долины, где темным пятном мутно рисовались сады Джаркента. Она вспыхивала частыми и яркими всплесками солнечного света, давая позывные Тышкану, пока кто-либо из дремавших у треноги с зеркалом казаков не обращал на нее внимания, не становился у аппарата, а другой брал тетрадку и под диктовку – то по букве, то по слову – записывал медленно идущую гелиограмму. Гелиограммы были редкие и больше хозяйственного содержания. Справлялись о ценах на клевер и ячмень на Кольджате, сообщали, что хлеб, белье и консервы посланы, узнавали, сколько имеется на людях патронов и сколько патронов в запасе. Полковой врач справлялся у постового фельдшера, сколько больных на посту.
