– Спасибо, станичник. Молодец!.. Воин царев – Божий воин и не след ему о земном думать. С Богом.
Ермак крикнул очередного есаула и приказал дать Феде лучшего коня из его атаманской сотни.
Еще через полчаса Федя мчался широким наметом по зеленой степи туда, где легким заревом светились костры татарского становища. Восяй поспевал за ним.
XXVIII
Военный совет у Кучума
Ермак был прав. Татарские собаки засуетились было, но, признав в Восяе своего, а в Феде, одетом в татарский халат, – татарина, живо угомонились. Начавшийся было лай смолк и сменился собачьими любезностями, обнюхиваниями, облизываниями и дружным маханием хвостов.
Вероятно, татарские собаки расспрашивали Восяя. Что им плел про себя и про Федю Восяй – неизвестно, но, должно быть, плел что-нибудь забавное, потому что собаки кругом обступили его и сидели и лежали, глядя внимательно на пришельца…
Татарский стан полыхал кострами. Но была уже глубокая ночь. Костры догорали, и Феде было хорошо видно спящих подле них татар, им же – Федя это знал по опыту – со света в темноту не было ничего видно. С сильно бьющимся сердцем Федя неслышною тенью крался между костров в середину стана, где ярче горели огни и где слышалось ржание многих коней. Иногда кто-нибудь спросит от костра:
– Ким гелиор?
[37].
– Улан, – ответит Федя и, охватив рукою рукоять ножа, скользнет во мрак и притаится не дыша.
У большой войлочной пестрой юрты было сбатовано около сотни богато поседланных лошадей. Татарские наездники – уланы с копьями стерегли их. Федя обошел сзади юрты и там, где не было костров, пополз по затоптанной траве к юрте. Он подполз к ее краю и чуть приподнял войлочную полу.
В очень большой круглой юрте чадно горели масляные, невиданного Федей устройства, китайские, должно быть, фонари.
Пестрые полы юрты то и дело распахивались, и в юрту входили богато одетые молодые и старые татары. В глубине юрты на вышитых золотом подушках сидел крепкий старик в богатой собольей шубе, крытой золототканным шелком. Он важно кивал головой входившему, отвечая на его низкий поклон. Федя догадался, что это Кучум. Военный совет еще не начинался. Кучум молчал. Глухое бормотание шло в юрте.
Наконец пола распахнулась последний раз и плотно задернулась. В юрте воцарилась глубокая тишина, Феде казалось, что он слышит биение своего сердца. Вцепившись руками в войлок, приникнув ухом к земле, он слышал теперь каждый шорох, раздававшиеся в юрте.
Тихо потрескивали фитили лампад. Вдруг громко икнул толсторожий вогул и испуганно заморгал глазами.
В эту тишину невнятным шепотом вошел гортанный голос Кучума.
– Мирза Таузак! – сказал он.
Из группы сидевших в юрте татар отделился нестарый, толстый татарин в широком коричневом азяме. Он поклонился в пояс Кучуму и приложил ладони ко лбу и сердцу.
– Мне говорили, мирза Таузак, – тихо сказал Кучум, – что ты видал каких-то неведомых нам людей, пришедших из-за Каменного пояса. Что те люди взяли тебя в плен и потом отпустили. Скажи нам, что это за люди?
Мирза Таузак поклонился еще раз Кучуму и заговорил ворчливым, точно лающим голосом.
– Те люди, бачка, страшные… Ростом великие. Глаза у них быстрые… Из луков своих они стреляют огнем и громом смертоносным. Летит тот гром дальнее стрелы, кинутой самым сильным лучником, ранит до смерти и всякие доспехи и тегиляи
[38] пробивает насквозь.
– Ах-ха! – пронеслось шорохом по юрте. – Быть беде!
Старый мирза в темно-зеленом халате встал со своего места и торопливо заговорил шипящим старческим, беззубым шепотом:
– Были нам приметы и указания о том с неба. Мои подданные рассказывали мне, будто видели они этим летом город в небе. В том городе были христианские колокольни. А как с неба перевели глаза на Иртыш – глядят: стала вода в реке кровавой.
– Ах-ха!.. ах-а-а-ах, – раздалось по юрте. – Быть беде и неминучей.
Очень толстый татарин с черными усиками-стрелками на круглом, точно шар, полном лице, закачал головою и пропищал жалобным голосом:
– Видел я и мои люди, как Тобольский мыс выбрасывал золотые и серебряные искры… А мирза Девлетбай с Панина бугра, из города Бициктура
[39] еще кое-что видал такого, что и сказать-то боится.
– Говори, говори, Девлетбай, не бойся, – сказал Кучум. – Мы все обсудим. Все сделаем на защиту нашего славного царства Сибирского.
Девлетбай, широкоплечей татарин, нехотя поднялся с подушек и сказал, недовольно оглядываясь на показавшего на него мирзу.
– Что пустое говоришь! По степи-то ездишь, мало ли чего не приметишь? Полна наша степь чудес.
– А ты не стесняйся, расскажи бачке, что видел и как виденное тобою тебе растолковали кудесники.
– Видел я: вот с Иртыша идет белый волк, а с реки Тобола, значит, черная гончая. И вот – схватились они. И гончая загрызла волка. Пошел я, значит, к шаманам
[40]. Сказали мне те шаманы: белый волк – наша ханская сила, – а собака – Москва…
Кучум покачал головой. В юрте опять стало тихо и даже Федя ощутил, как трепет пробежал по ней. Смущенно поникли головами татарские старшины.
– Все это, – сказал Кучум, – пустые речи… Слова лукавые… Болтовня женщин, а не мужей доблестных достойная… Я знаю…
Кучум возвысил голос и повторил:
– Я знаю, как мало казаков. Наша же сила собрана достаточная.
Кучум встал, – стали подниматься и все татары.
– Царевичу Маметкулу, – строго сказал Кучум, – с пятью тысячами улан приказываю с рассветом идти на белых пришельцев. Разбить их!.. Прогнать за Каменный пояс!.. Истребить их всех до одного!.. Га!.. Гончая собака загрызла волка! Бабий бред… Стыдитесь!.. Идите, готовьте стрелы… Точите сабли… Огнем стреляют… Врать научились подлые собачьи души!..
Старшины и мирзы, пятясь, стали отступать к выходу из юрты.
Федя метнулся от юрты, хотел встать, наткнулся на какого то татарина, бежавшего с лошадью, чтобы подать ее мирзе, тот схватил его и крикнул:
– Держи его!.. Тут соглядатай?!..
Со всех сторон побежали люди. В темноте они сталкивались, сшибались, и в миг над Федей образовалась гора людей, то, что в детской игре называется «ма-ла-куча».
Кто-то кого-то бил, кто-то начальнически строго расспрашивал, кого поймали, и над Федей громоздились тяжело дышащие чесночным духом татары, и было видно, что никто в этой темноте ничего не понимал.
