Однако и без того драться оказалось неожиданно сложно. Японские солдаты мелковаты на вид и физически слабее обычного европейца, не говоря уже о десантниках. Недокормлены в детстве, и это сказывается. Однако – и об этом предупреждали на инструктаже – японские солдаты храбры, отменно подготовлены и отменно мотивированы. Словом, противники опасные. Плюс их оказалось впятеро больше, чем обороняющихся, и если бы они не были вынуждены наступать снизу вверх по склону, неизвестно еще, чем бы все закончилось.
К счастью, о тактике боя та сборная солянка, что пошла на приступ немецких окопов, имела весьма поверхностное представление. Для начала танки оторвались от пехотинцев и закономерно нарвались на фланговый огонь двух крупнокалиберных спарок. Захваченные у японцев спаренные зенитные пулеметы Тип 93 имели калибр тринадцать и две десятых миллиметра. Пули весили более пятидесяти граммов каждая и на ста метрах легко пробивали двадцать пять миллиметров стали, то есть намного больше, чем бортовая броня японских танков. Конечно, и сами пулеметы были тяжеловаты, а их станки и вовсе напоминали творение некоего помешанного на модернизме инженера. Установить такую дуру на позиции, да еще и качественно замаскировать, оказалось задачей нетривиальной. Однако до боя, собравшись толпой, десантники справились с этим без проблем, и в результате атакующие танки живо начали напоминать только что вышедшие с конвейера новенькие дуршлаги.
Покончив с танками, крупнокалиберные монстры хлестнули и по пехоте, в чем им активно посодействовали обычные станковые пулеметы. Тоже трофейные, Тип 92. Свои пока старались не применять – патронов к ним имелось ограниченное количество. Впрочем, трофеи были богатейшие, жаловаться не приходилось. И нет ничего удивительного в том, что японской пехоте такая горячая встреча не понравилась.
Тем не менее, под ливнем пуль, который захлестнул и рассеял бы арабов с неграми сразу, европейских и американских солдат за минуту-две, а немецких и советских – в зависимости от наличия командования, японцы повернуть не пожелали. С криком «Банзай!», напоминающим сейчас звериный вой, они прошли все-таки через смертельно опасный огневой мешок и вломились в немецкие окопы. Началась рукопашная, и кто победит, моментально оказалось большим и непредсказуемым вопросом. Во всяком случае, жарко стало всем и сразу.
Шульц успел расстрелять два магазина по атакующим, еще один – когда японцы уже ворвались в их окопы. А потом на него выскочил крепкий и высокий, самому Гансу по плечо, самурай, размахивающий средневекового вида мечом. Все, что успел Ганс, это закрыться автоматом и даже в такой ситуации удивиться – клинок разрубил изделие германских оружейников почти пополам
[12]. Вот это самое «почти» и спасло десантнику жизнь. Пока японец выдергивал свое оружие, пока вновь замахивался, прошло три секунды – время, за которое радист успел шагнуть вперед и с чувством врезать японцу в ухо.
Будь ты воином в двадцатом поколении и семь раз самураем, но если тебя «приласкает» в ухо человек, обученный драться, выше тебя на голову и на добрых сорок килограммов тяжелее, последствия окажутся печальными. К примеру, можно получить нокаут, и это будет наименьшим из зол. В принципе, это сейчас и произошло. Сабля полетела в одну сторону, а ее не успевший даже пискнуть хозяин – в другую. Сам же Шульц, отбросив искалеченный автомат, подхватил лежащую возле трупа какого-то японского солдата винтовку и с восторгом врубился в прущую ему навстречу толпу японцев.
Оружие показалось легковатым и слишком длинным, неудобным для боя в окопах. Но зато рост очень здорово помогал сворачивать противникам челюсти прикладом или рубить штыком – длинным, почти полуметровым, формой и размерами напоминающим саблю. И сразу же вспомнились уроки пожилого инструктора из России, когда-то служившего еще в царской армии
[13]. Эта фельдфебельская морда вколачивала курсантам навыки штыкового боя жестко, если не сказать жестоко, и Ганс тогда думал, что зря. А теперь вот пригодились, и, хотя десантник не помнил всех моментов боя, он готов был поклясться, что как минимум несколько раз суровая русская школа спасла ему жизнь.
А потом вдруг все резко кончилось и перед глазами оказались только спины убегающих японцев. Как бы ни кичились самураи презрением к смерти и готовностью положить свои жизни во имя императора, если их с чувством бить по мордам, они разбегались не хуже других. Так что оставалось лишь зарываться глубже в землю, держать связь с остальными группами (позиции удержали все) и ждать непонятно чего.
Клюге подошел к нему почти сразу после боя, когда Шульц, устало откинувшись на стенку окопа, рассматривал трофейную саблю. Японец, тщательно связанный, лежал рядом, скрипел зубами, но ругаться не пытался. Всего-то и потребовалось, что разок врезать ему по морде тяжелым ботинком. Урок оказался усвоен ценой каких-то двух зубов, японцы – народ понятливый.
– Ну что, молодой, как тебе наши будни? – оберфельдфебель с размаху плюхнулся рядом. – Да не вставай, мы не в Германии. И вообще, ты уже не новичок, а десантник, в бою не струсил.
Ганс кивнул. Вскакивать он, честно говоря, и не собирался, но рефлексы оказались сильнее разума и усталости, так что приподнять задницу успел, но тут же сел обратно. Вместо ответа он молча протянул Клюге трофейное оружие и автомат. Оберфельдфебель посмотрел и уважительно присвистнул:
– Да уж, серьезного зверя ты заломал, – огляделся и одобрительно хмыкнул. – И не одного. Ладно, оружие есть?
Все так же молча Ганс показал автомат, подобранный возле тела одного из товарищей, откинулся на стенку траншеи и прикрыл глаза. Говорить не хотелось, адреналин схлынул, и его место заполнила жуткая усталость. Клюге, очевидно, понял его состояние.
– Ладно, отдыхай. Пленного я забираю, пусть лейтенант его допросит. Вряд ли он что-то знает, конечно, но мало ли. А трофей свой береги. Когда тебе ничего не будет нужно, кроме грелки под зад, покажешь его внукам, и, когда они глаза закатят от восхищения, скажешь: «Ну вот, я пожил».
Расхохотавшись собственной немудреной шутке, обер-фельдфебель схватил пленного за шиворот и легко, словно тот весил не больше перышка, потащил его за собой. Ганс посмотрел ему вслед и снова привалился к сухой, каменистой земле. Сейчас ему больше всего хотелось одного – спать…
