– Сама читай, другой не давай! – сказал он и убежал.
В темноте и зрячий превращается в слепого. Поэтому, чтобы изучить содержание записки, Болохову пришлось встать под уличный фонарь.
«Этот человек обязательно выдаст тебя, – прочитал он. – Надо срочно его убрать».
«Да кто же это меня постоянно предупреждает?» – недоумевает Александр. Впрочем, когда они с Аркашкой выходили на улицу, ему показалось, что у входа стоял какой-то господин в шляпе, который быстро куда-то исчез. Лица его он не разглядел, помнил только, что одет тот был во все черное. Хотя – что там, ночью порой и блондина можно принять за жгучего брюнета. Да и когда они сидели в ресторанчике в отдельном кабинете, Болохову казалось, что их кто-то подслушивает. Во всяком случае, шелковая занавеска с павлинами, которая скрывала их от посторонних глаз, время от времени вздрагивала – будто бы кто-то находился за ней.
Болохов был не на шутку встревожен. Нет, за себя он не боялся – только за Аркашку. Туманов никогда бы его не выдал, потому как он по-прежнему дорожил их дружбой. Но знают ли это те, кто решил опекать Александра? А что если они решат поступить с ним так же, как с Одоевцевым? Но полковника ему было не жалко – тот был настоящим идейным врагом, а вот Аркашка… «Надо срочно его убрать», – снова и снова читал он, и ему стало страшно.
– Что передал тебе этот бацухан? – подошел к нему Туманов.
– Да так… – произнес Болохов и поспешил спрятать записку в карман. – Кстати, как ты назвал этого мальца?
– Бацуханом… – улыбнулся Туманов. – По-бурятски это означает мальчик… У нас в эскадроне были буряты – вот я и запомнил несколько их слов. Даже один стишок на их языке выучил. Хочешь, расскажу?
Но Болохову уже было не до этого.
– Ты вот что, – сказал он Аркадию, – будь осторожен.
Тот недоуменно посмотрел на него.
– А что случилось? – спросил он, но Александр решил отделаться общими фразами.
– Сам знаешь, какое сейчас время. Кругом одни бандиты. У тебя есть оружие? – поинтересовался он. – Нет? Это плохо… В общем, зри в оба.
Тот махнул рукой.
– Чему быть, того не миновать. Послушай, Сань, может, ко мне сейчас махнем? Возьмем бутылочку «чуринки» – и вперед. Все равно ведь тебя никто не ждет в этой твой гостинице.
Но Болохов отказался от предложения, сославшись на то, что у него есть еще кое-какие дела. Он говорил правду: не сегодня-завтра ему должны были доставить бомбу. Связной уже сообщил наверх, что Болохов готовит теракт. Там одобрили план его действий. Теперь осталось поставить последнюю точку. И все, и домой. Вот только как быть с беглыми художниками? Ладно, сошлется на то, что после теракта контрразведка РОВСа устроила за ним настоящую охоту, и он вынужден был бежать. Но перед тем нужно еще раз встретиться с Тумановым и настоятельно порекомендовать ему уехать из города. Пусть забьется в какую-нибудь щель, где его не достанет рука ОГПУ, и притихнет до лучших времен. То же самое надо сделать и другим его товарищам. А то ведь Москва не успокоится – пошлет вместо Болохова другого, и тогда конец… Другой не станет рассуждать – перед ним будут чужие люди. А для Болохова все они родные, несмотря на то, что в Кремле их называют предателями.
Но живым Аркашку он больше не увидел. Позже он не раз клял себя за то, что не поехал с другом, потому что именно в тот вечер и произошла трагедия. О том, что Туманова убили, он прочел в «Харбинском времени» в рубрике «Криминальная хроника». В этом же номере был опубликован некролог, где сообщалось о дате и месте похорон. Он не поверил своим глазам. «Это я, я во всем виноват!» – схватившись за голову, в отчаянии воскликнул он, напугав тем самым бедную кастеляншу, которая как раз в этот момент постучала к нему в номер, намереваясь сменить ему постельное белье.
Всю следующую ночь он не сомкнул глаз. Он думал, что за эти годы уже ко всему привык, что у него порядком очерствела душа, а тут его вдруг стали душить слезы. Да так, что не было мочи. Эх, Аркашка, Аркашка!.. – шептал он в темноту. – Я же тебя предупреждал… Ну а ты: «Чему быть, того не миновать…». Вот, брат, как бывает… Звери мы все, звери! Люди так не поступают. Ну кому ты мешал в этой жизни? Да никому! Жил себе да жил…
В эту ночь он дал себе клятву найти убийцу и уничтожить его – пусть даже это будет кто-то из своих. Тот где-то рядом, и нужно только вычислить его. Вероятно, этот человек, подбрасывая ему свои писульки, пытался не просто предупредить его, но и подсказать нужное решение. Когда же видел, что Болохов и не думает прислушиваться к его словам, сам вступал в дело. Так было с Одоевцевым, так произошло и на этот раз.
На похороны Туманова он не пошел – боялся привести за собой хвост. Ведь там обязательно будут Аркашкины товарищи, с которыми «чистильщик», а так он называл своего опекуна, может вот так же расправиться.
На кладбище Болохов появился на следующий день. Зашел в сторожку к смотрителю, и тот отвел его к новым захоронениям. Их было три свежих могилки, но «свою» он узнал сразу по большому загрунтованному суриком кресту и старой палитре с колонковой кистью, что лежали на могильном холмике. Он встал на колени, уронил голову на грудь и стал… Нет, не молиться… Он стал думать о том, насколько коротка и ничтожна наша жизнь. Когда несколько несчастных граммов свинца могут навсегда лишить тебя возможности видеть весеннее прозрачное небо над головой, дышать этим чистым наполненным свежестью воздухом, и слышать веселый щебет пернатой мелочи в кронах кладбищенских дерев.
– Аркашка, прости меня! – неожиданно вырвалось у него из груди. – Ну разве я мог подумать… – Он не договорил, потому что вдруг захлебнулся в слезах.
Он стоял на коленях и плакал. Отчаянно, откровенно. Так, как не плакал, наверное, никогда. Даже в детстве. Даже тогда, когда он хоронил на фронте товарищей. Тогда была боль, а здесь было что-то другое. Вроде как он ощутил безнадежность… Нет, не своего положения – самой этой жизни.
– Прости меня, Аркашка, и прощай. Пусть земля тебе будет пухом, а я пошел жить свою жизнь дальше. Сколько мне осталось – неизвестно, только, пока я живу, я буду помнить тебя всегда. Прощай…
Он ушел, оставив за спиной глубокий след, который тут же наполнился вешней водой, превратившись в чистую безобидную лужицу. Он шел и думал о величии и скудности этого мира, о добре и зле, которые, несмотря на их вечное единство, постоянно вступают в острое противоречие. Только что он навсегда простился со своим лучшим другом, отчего душа его опустела и покрылась ледяным панцирем. Но нужно было жить. Нужно было продолжать бороться. Только вот зачем ему все это теперь, если с уходом друга юности он лишился того, что связывало его с прошлым? А что человек без прошлого?..
Глава шестая. Бомба
1
Весна света… Повсюду журчали ручьи. Проснувшаяся после зимней спячки полноводная Сунгари тяжело и смятенно несла свои желтые воды к Амуру. Весело звучали пароходные гудки. Небо свинцовое с голубыми проталинами. Солнце то выходило из-за туч, бросая вниз сноп горячих лучей, то снова пряталось, не дав земле отогреться. То и дело шли дожди, а то вдруг дули со стороны моря ветры, которые рвали тучи на части, а потом несли их на север, туда, где русская земля… Вслед за ними проносились по небу журавли, приветствуя просыпающиеся долы своим веселым криком. Болохов с тоской в глазах наблюдал эту картину. Как же он завидовал всем этим птицам, для которых в отличие от него свобода является категорией абсолютной! Отчего такая несправедливость? Отчего люди, называющие себя властителями природы, вынуждены жить по каким-то странным, ими же созданным законам, для которых неизвестны такие понятия, как свобода, счастье и справедливость?
