– Да узнал я тебя… Сразу узнал, – наконец ответил он. – Только боялся признаться – а вдруг тебя это смутит?
– Да какое, к черту, смущение!.. Я рад, Саша, очень рад тебя встретить здесь, на краю света… Как ты? Не забросил рисование? Помнится, у тебя хорошо получались портреты… Хотя на последних курсах академии тебя все больше привлекали современные веяния в искусстве. Тот же абстракционизм – я прав?..
Они обнялись. Заметив это, Стоцкая немало удивилась. Наверное, решила, это на них водка так подействовала – вот они и разошлись в чувствах. И Евстафьев принял их лобзания за обычную хмельную процедуру братания.
– Ты где остановился? – спросил Алексей Болохова. – Может, ко мне сейчас махнем?
– Я бы рад, да у меня времени в обрез… – ответил Болохов. – Если хочешь, мы завтра с тобой встретимся, а сейчас мне надо побеседовать с Петром Сергеевичем.
– Это все для твоей статьи? – спросил Алексей, помня о том, что бывшего однокашника ему представили как корреспондента одной из центральных газет.
– Ну, конечно же… А ты, будь любезен, проводи Инну Валерьевну.
Однако Стоцкая и не думала уходить.
– Александр Петрович, но ведь я еще не рассказала вам самого главного… – пыталась она объяснить свой порыв Болохову, который прекрасно понимал, что она имела в виду. Но что она могла сказать ему нового? Все подробности побега тех пятерых он знал, пожалуй, лучше ее, потому как успел познакомиться с протоколами следствия по их делу. Поэтому он был достаточно категоричен: дескать, мы проговорим долго, а вам нужно домой.
Когда Мальчиков со Стоцкой ушли, Евстафьев спросил Алексея:
– Может, за чайком поговорим? Вы же собираетесь меня пытать? – Он улыбнулся, и Болохов понял, что он поступил правильно, когда решил прикупить по дороге пару поллитровок. Как водится, эти знаменитые сорок градусов и здесь сделали свое дело, растопив в душе художника лед недоверия к нему.
Глава шестая. Новогодние хлопоты
1
– Браво, мадемуазель, браво!.. Нет, какая же вы все-таки душечка, Lise… – Это было первое, что Лиза услышала, когда раскрасневшаяся и взволнованная выбежала после исполнения своего номера в зал, чтобы понаблюдать за выступлением своих товарищей. Мест свободных не было, и ей пришлось расположиться в проходе.
Шатуров стоял за ее спиной и улыбался. Это было заметно даже в театральных сумерках.
– Полноте, господин ротмистр… Вы мне льстите… На самом деле я, наверное, выступила очень плохо.
Тот осторожно взял ее маленькую руку и притронулся к ней губами.
– Мы не на службе… Давайте просто – Серж… А что касается выступления, то я давно ничего подобного не слышал. Неужели вы сами сочинили этот романс?
Лизонька даже зарделась после этих слов.
– Ну да… сама… Хотя нет, слова не мои – только музыка.
– Музыка была прекрасна! У вас просто талант…
Шатуров начал тихонько напевать:
Зашумели ветры, загудели,
Душу мне наполнили тоской…
– Дальше, хоть режь, не помню, – честно признался он. – Кстати, чьи это слова?
– Михаила Волина, – сказала Лиза.
– Замечательно! Я помню одно его стихотворение.
Приблизившись вплотную к девушке, он зашептал:
Это тройка и розвальни-сани,
И унылая песнь ямщика,
Это в синем вечернем тумане
Одинокая стынет река.
Это грудь с неуемною болью,
Но палимая вечным огнем,
Это крест, затерявшийся в поле,
И казачья папаха на нем.
Это степи, столбы верстовые,
Беспредельный, бескрайний простор.
Это Лермонтов в грудь и навылет,
На холодной земле распростерт.
– Правда, замечательно? – спросил ротмистр.
– О, да… – стоя вполоборота к нему, легонько улыбнулась Лиза, и эта улыбка заставила его сердце дрогнуть. «Как же ты хороша в своем возвышенном образе, – подумал он. – Как ты хороша!» Он наклонил голову и вдохнул аромат ее волос. «Боже, я сойду с ума! Нет, дудки, тебя я никому не отдам, дорогая. Ты будешь моей… Только моей. И я для этого сделаю все». – Я не знала, что вы любите стихи… – тихо, так, чтобы сидевшие рядом в креслах люди не услышали ее, несколько удивленно произнесла Лизонька.
Шатуров усмехнулся.
– А чем я хуже других?.. – Он внимательно посмотрел на девушку. – Ну а вам, наверное, обо мне такого наговорили… Признайтесь, было дело? – Она пожала плечами. – Знаю, знаю – меня не проведешь. Вот, оказывается, почему вы всегда были так холодны ко мне.
Лиза повернула к нему лицо.
– О чем вы говорите? – надула она губки, но это вышло у нее так неумело и искусственно, что она сама это почувствовала и виновато улыбнулась. – Я со всеми мужчинами так… – сказала.
– Со всеми? – сделал он удивленное лицо. – Неужели и с женихом вот так же?.. Кстати, а где он? Или он не пришел на праздник?
Как же не пришел – пришел! – хотелось воскликнуть Лизе. Ведь она специально взяла с собой Лиманского, чтобы оградить себя от ухаживания этого ротмистра. Сейчас бедный Жорж сидит где-то в этом полутемном зале и, быть может, наблюдает за ними.
Однако как этот человек ловко к ней подкатил! При этом ему хватило пяти минут, чтобы расположить ее к себе. Ведь он был так обходителен, так мил… Вот и за выступление похвалил и даже напел мелодию ее романса. Нет, он совершенно не тот, каким его рисуют окружающие. Он добр, он воспитан, интересуется поэзией… Любовные интрижки? А у кого из мужчин их не бывает! Но это не значит, что все мужчины плохие.
Ну а романс?.. Неужели он ему и впрямь понравился? А ведь она его сочинила, как говорится, в один присест. Вначале она хотела выйти на сцену со своими стихами, но что-то вдруг остановило ее. Так вот всегда: стоит ей только решиться, как тут же ее охватывают сомнения – а может, не надо? А вдруг людям не понравится, вдруг начнут воротить физиономии? А это самое страшное для сочинителя. Решила поискать что-то у местных поэтов. Взяла в семейной библиотеке стопку поэтических сборников и начала их листать. Хороших стихов было много, но она почему-то остановилась на Волине. Видимо, что-то дрогнуло в ней, когда она его читала. Каждая его строчка – это крик души, это откровение и боль, которую ты начинаешь воспринимать как свою. Тут же возникло желание положить одно из этих стихотворений на музыку. Выбрав наиболее понравившееся, побежала к роялю. Мать-то думала, что она новый романс разучивает к празднику, поэтому, проходя мимо, хорошо улыбнулась ей. Ах, знала бы она… Интересно было бы посмотреть на лица ее родителей, когда в торжественной тишине зала вдруг прозвучали эти с нарочитым пафосом произнесенные слова ведущего Васьки Бояринова, которому она еще какое-то время назад самолично утюжила взятый из реквизита театрального кружка фрак: «Господа, прошу внимания! Сейчас на эту сцену выйдет Елизавета Гридасова, одна из самых активных участниц нашего движения, которая исполнит для вас романс собственного сочинения! Прошу встретить ее аплодисментами!..»
