Евдоким помолчал немного. Император стоял всё так же спиной к нему, скрестив руки на груди и глядя в окно.
– И вот, жена стратига зовет комита к себе, заводит с ним любезный разговор… – каппадокиец снова умолк на несколько мгновений и продолжал совсем тихо. – В общем, государь, если б стратиг внезапно не потребовал комита к себе, дошло бы до греха… Но если комит останется на службе, он всё равно непременно согрешит, не сегодня так завтра, не завтра так через неделю… Конечно, грех откроется, в семье стратига будут еще бо́льшие неурядицы, а комита ждут суд и суровая кара. И это не говоря о суде Божием… Поэтому комиту видится единственный выход – бежать как можно скорей! Вот такая история. И я осмелюсь спросить… как же, по мнению государя, лучше поступить комиту?
Император повернулся к нему, и Евдокима поразила его бледность.
– В какой из фем ты хотел бы служить?
– Мне всё равно, государь, только бы подальше отсюда.
– Хорошо. Я назначу тебя в Каппадокию. Если хочешь, можешь отправляться прямо сегодня.
– Благодарю, государь! – и Евдоким снова поклонился императору в ноги.
Когда он поднялся, Феофил пристально взглянул на него и спросил:
– Евдоким, это ты сказал августе, что я оставил перстень… в том женском монастыре?
– О, нет! Я не говорил ей этого!
– Но был ли у вас какой-то разговор о той поездке?
– Да… Августейшая спросила меня, долго ли там пробыл государь. Я не сказал ничего определенного… Но потом она спросила, когда именно мы выехали из Города, и по ответу поняла, что… Я не догадался…
– Не догадался солгать? – усмехнулся император. – А о чем еще она спрашивала?
– О том, когда с руки государя пропал перстень. Я сказал, что не помню.
– Ты правду сказал?
– Нет, – Евдоким опустил голову. – Я солгал. Я помнил, что перстень пропал после посещения монастыря. К тому же… я заподозрил…
– Что?
– Прости, государь! – Евдоким опять упал на колени. – Я грешный человек… Пока я ждал тебя, один монах заговорил со мной. Он был из Диевой обители… И он сказал… Он сказал, что в обители, куда ты зашел, государь, монахини – еретички, что они распространяют ересь… и что там очень красивая игуменья… по имени Кассия… А я заметил, что ты, августейший… Тот ларчик с ладаном…
– Понятно. Да встань, нечего тут на коленях передо мной простаивать!
– Я знаю и о том, что было на выборе невесты для тебя, государь, – продолжал Евдоким, поднявшись. – Мне рассказывали… И я… впал в подозрения…
Феофил взглянул в глаза каппадокийцу.
– Да, я хотел. Но этого не произошло.
– Слава Богу! – прошептал Евдоким. – Господь не попустил пасть!
«Не попустил ей! – с горечью подумал Феофил. – Я-то потом пал всё равно!.. Ну да, ведь она невеста Христова, а я – “антихрист”!.. Надо любить жену и забыть обо всех этих монашках… и “половинах”!..» Он снова отошел к окну и постоял немного. Евдоким чуть слышно вздохнул. Император обернулся.
– Что вздыхаешь? Тяжело? А я тебе скажу: радуйся, ведь ты в лучшем положении чем я, Евдоким! Тебе есть куда бежать. Мне – некуда. Ты не женился ни на ком, чтобы не обманывать и не мучить жену… Я был лишен и этой возможности. Впрочем, довольно! Ступай… И молись за нас там, в Каппадокии!
– Да, государь, – комит поклонился, а выпрямившись, с мольбой взглянул на императора, желая и не решаясь заговорить.
– Что? – устало спросил Феофил.
– Государь, не прогневайся, что я осмелюсь просить… Августа…
– Нет, не бойся, я ничего не сделаю ей за это.
– Прости, августейший! – каппадокиец опять упал ему в ноги.
Когда комит ушел, император еще долго стоял у окна.
«Бедный Евдоким! – думал он. – Еще одна жертва Эрота… Но он добродетельный человек! Другой бы на его месте не признался бы… и воспользовался бы случаем… На самом деле они могли бы устроить всё так, чтобы я не узнал… Но… она хотела заставить меня ревновать! Бедная!.. Да, Платон Платоном, но… не выходит вынашивать только “разум и добродетели”! Приходится рождать и плотских детей, и сходиться с женщиной не только… для философских бесед! И я не могу избежать этого, даже если б захотел: “муж не владеет своим телом, но жена”… Да и не фарисействую ли я? На самом деле я так же ненасытен, как Феодора… Зря только гордился перед ней!»
…По повелению императрицы, к вечеру ее спальня была окурена благовониями и украшена зеленью. Августа, благоухающая розовым маслом и миррой, с небрежно заплетенными в две косы волосами, закутанная в плащ из пурпурного, расшитого золотыми орлами шелка, под которым на ней была лишь прозрачная льняная туника, сидела в кресле у себя в малой приемной и ждала. После обеда она послала служанку с запиской к Евдокиму. «Придет, никуда не денется!» – думала она, вспоминая его жаркий взгляд и нежные руки… Щеки ее пылали от предвкушения наслаждения и мести. К вечерне она не пошла и даже не вспомнила о ней. Время шло к десятому часу пополудни. Феодора уже несколько раз подходила к зеркалу и рассматривала себя со всех сторон. «Он не останется недоволен, милый мальчик!» – твердила она мысленно.
«Милый мальчик» получил записку императрицы как раз тогда, когда давал последние наставления своему преемнику на посту комита. Прочитав, Евдоким побледнел и, зайдя к себе, велел слугам поскорей уложить оставшиеся вещи, а сам отправился к императору. Ему сказали, что василевс в бане Иконо́мия, и молодой человек пошел туда.
Феофил, обернутый льняной простыней, развалившись на лавке, пил прохладное вино из хрустального кубка, украшенного золотой росписью. Ему доложили о приходе Евдокима, и император велел впустить его. Каппадокиец вошел, поклонился и приблизился к василевсу. Феофил сделал знак кувикулариям отойти на другой конец помещения за занавес и спросил:
– Что случилось, Евдоким?
– Государь, позволь мне немедленно покинуть дворец. Я… – он умолк, не в силах продолжать, и протянул императору записку.
Феофил развернул пахнувший миррой папирус и прочел:
«Господин Евдоким, приказываю тебе явиться ко мне сегодня после вечерней смены стражи. Мы продолжим прерванный разговор. Смотри же, не опаздывай и не гневи твою августу».
Император сложил записку, вернул ее новоиспеченному стратигу, глотнул вина и спросил:
– Ты уже всем распорядился и готов к отъезду?
Евдоким только кивнул.
– Что ж, в добрый час! А с августой, – Феофил усмехнулся, – разговор сегодня продолжу я.
Император был расслаблен после бани и слегка навеселе от вина, и его слова прозвучали почти развязно. Евдоким ужасно покраснел, потом побледнел, опустил глаза и стоял, не в силах двинуться с места. «Да ведь он тоже ревнует! – сообразил Феофил. – Вот дьявол! В какую историю мы все впутались!»
