– Вот, видите, Николай Александрович, с кем мы имеем дело, – засуетился лохматый генерал. – Я вам неоднократно докладывал. Как могут такие командовать полками?
Мотовилов вдруг понял, что сейчас, именно сейчас, в этом кабинете, решится его судьба. Как командира полка и полковника. А он-то, окопный сапог, думал, что судьба решалась там, на «Варшавке» и под Всходами… Нет, брат, здесь. Всё решается здесь. На то ты и полковник. Вот остался бы там, возле шоссе, в полуразрушенном окопе, в каких они оставляли своих убитых, и о тебе, глядишь, вспомнили бы как о герое. А теперь здесь, с жалкими остатками разбитого полка за спиной, кто ты есть? Вот и стой, Мотовилов. Стой перед ними, сытыми и опрятными, пахнущими дорогим довоенным одеколоном, тянись из последних сил, напрягай всё своё терпение и не вздумай залупаться.
Генералы брезгливо осматривали его с головы до ног. Особенно возмущал их солдатский ботинок.
– Что у вас с ногой? – уже мягче спросил член Военного совета. – Ранены?
– Нет, пустяк. Стёр ногу в пути. – Он ответил так потому, что боялся: его отстранят от командования полком, положат в госпиталь, а людей поручат кому-нибудь со стороны, чужому. Никто из старших командиров из окружения не вышел. Когда прорывались под Медынью, погибли батальонный комиссар Горленко и начштаба майор Павлов. Так что полк оставить было не на кого.
– Вот как драпал! – тут же засуетился лохматый генерал. – Ногу стёр до крови! Лучше бы стёр указательный палец! От спускового крючка!
Реплики лохматого, видимо, раздражали члена Военного совета не меньше, чем неопрятный вид Мотовилова.
– Полк дрался на всём пути, товарищ член Военного совета! Нами подбито и сожжено двадцать четыре танка противника, тридцать шесть…
– А почему вы оставили свои позиции? Если вы так храбро дрались, почему брошены окопы? – Лохматый вскочил со стула, забегал вокруг стола, задевая карты. – Вы что, не ознакомлены с приказом Двести семьдесят? Что скажете? Ознакомлены или нет? Или вам приказы Верховного главнокомандования Красной Армии – не указ? Почему молчите? Вы ознакомили с положениями и требованиями приказа номер Двести семьдесят своих подчинённых и рядовой состав?
– Так точно, ознакомлен. И личный состав с приказом ознакомили. – Слова у Мотовилова шли с трудом. В нём вскипала злоба. Но в какой-то момент он остановил себя: стоп, Степан, не залупайся, дальше – край…
– В приказе ведь ясно сказано: попавшим в окружение врага частям и подразделениям самоотверженно сражаться до последней возможности…
– Так точно, – подтвердил Мотовилов.
– А вы как командир полка все свои возможности и возможности своего подразделения не исчерпали.
– Так точно.
– Что? Не исчерпали? Могли ещё сражаться? Или не могли?
– Так точно.
Член Военного совета махнул рукой. Его нетерпеливый жест был обращён к лохматому генералу, но тот сделал вид, что ничего не заметил.
– Довольно, Лев Захарович, – с тем же нетерпением прервал член Военного совета допрос генерала в штатском.
Тот нахмурился и отвернулся к окну.
– Ладно, можете быть свободны, – снова махнул рукой член Военного совета. Рука его была белой, чистой, такую руку можно нажить только при высокой должности. На этот раз жест его был обращён к Мотовилову. – Всё изложите письменно и передадите моему адъютанту. – И член Военного совета окликнул капитана, дежурившего в приёмной.
Мотовилов вышел. Спина его была мокрой. Под Всходами и Медынью было куда легче. Подумал: «В гриву-душу твою…» Хотел было и плюнуть сгоряча, да плюнуть было некуда – кругом было чисто, прибрано.
Капитан что-то сказал ему, кивнул на трофейный автомат, который Мотовилов оставил в приёмной. Слова капитана не сразу протиснулись в его сознание.
– …Николаю Александровичу… свой трофей… – кивал ему капитан, улыбаясь сочувственной улыбкой человека, который вдруг нашёлся чем помочь попавшему в беду.
– Что? Подарить автомат? – догадался он и обрадовался надежде. – Да это я со всем удовольствием. Доложите.
Член Военного совета на этот раз сам вышел в приёмную. Мотовилов вытянулся и протянул ему свой МП-40, взятый в бою во время прорыва на Варшавском шоссе. Тот принял подарок и кивнул со сдержанной улыбкой.
Спустя два дня за ним пришли. Он вышел из госпитальной палаты. Трое с петлицами войск НКВД. Даже пистолет не сразу забрали. Знали, кого берут. Знали, что полковник Мотовилов лучше к стенке станет, чем побежит. От немцев не бегал. ТТ у него забрали уже на лестничной площадке, перед высокой дубовой дверью. Должно быть, это здание, в которое они его привели, совсем недавно было школой. А теперь служило и госпиталем, и гостиницей для командного состава. Здесь же размещалось несколько штабов и вот, как оказывается, судная изба, как говаривали в старину. Дубовая дверь пропустила их – и полковника Мотовилова, и его конвой – в просторную комнату, где сидели несколько человек в военной форме. Мотовилов тут только понял совершенно определённо, куда попал на этот раз. Чего больше всего опасался, то и произошло. Фортуна, как престарелая блядь, которой наскучил прежний ухажёр, снова отворотила от него своё личико.
Военный трибунал разбирал дела быстро. Как будто старшина раздавал патроны. Писарь торопливо заполнял бланки и тут же подносил их к столу на подпись. «Вот где дела идут хорошо, без заминок и сбоев», – подумал Мотовилов.
– На основании статьи номер пятьдесят семь… по представлению товарища Мехлиса… – читал один из сидевших за столом. – Однако, учитывая ходатайство товарища Булганина и сложность военного положения, сложившегося в данный момент на Московском направлении… с понижением в воинском звании до старшего лейтенанта… и направить на ближайший сборный пункт… маршевую роту… на должность командира стрелковой роты…
Мотовилов вздохнул с облегчением. По сравнению с тем, что он пережил в последнее время… Суровый приговор Военного трибунала он воспринял как подарок судьбы. Полковничьи шпалы, должность, армейские привилегии… Да разве это потери? В жизни он потерял большее. Тасю, боевых товарищей, с которыми служил ещё до войны, полк… А полковничьи шпалы… Воевать можно и ротным командиром, и в звании старшего лейтенанта. Надо же, что его спасло…Трофей! Железяка, которую немец принёс на «Варшавку» из своей сраной Германии! Спасибо немцу. А то бы шлёпнули, не посмотрели, что людей вывел, знамя полка сохранил. За эти дни и ночи он насмотрелся на скорые суды и на то, как их вершат в оврагах и на лесных полянках армейские судьи и прокуроры. За Угрой, прямо возле шоссе, у насыпи, комендантский взвод расстреливал остатки стрелковой роты, самовольно оставившей позиции в трёх километрах восточнее. Они проходили мимо как раз в тот момент, когда там неожиданно затрещали очереди. Так что и солдатом можно воевать. Хуже, когда вот так, к обрыву поставят… Не все ж там, среди них, виноватые были. Но об этом теперь лучше не думать. Теперь надо думать вот о чём:
– Прошу уважаемый Военный трибунал, – неожиданно даже для себя самого заговорил Мотовилов, – дать мне в подчинение в качестве стрелковой роты людей, которые вышли со мной из-под Всходов.
