А потом нас отправили под Вязьму. Поставили палатки, выкопали траншеи, щели. Тут же и типография развернулась, наборщики, верстальщики… Поезд-то наш немцы разбомбили, сгорел дотла… Но газета все равно выходила – каждый день. Кровь из носу. Корреспонденты из войск возвращаются – тексты строчат. Я пленки проявляю, печатаю…
Бои идут далеко перед Вязьмой, а здесь царит тишина… Самый конец сентября.
На другой день редактор собрал корреспондентов и сообщил, что все должны срочно выехать в части, что завтра начнется наше наступление. Мы были взбудоражены до крайности. Вот оно, наконец-то, пришло! Мы так долго ждали этого часа, надеялись и верили.
Вместе с Сашей Шестаком я отправился в штаб фронта, что был невдалеке, попытаться сесть в связные самолеты, которые летали в штабы армий. На опушке большой сосновой рощи – шлагбаум. Стоят часовые. Не успели пройти – тревога, летят немецкие самолеты. И тут же началась бомбежка.
Земля содрогалась от града бомб. Я лежал, плотно прижавшись к стволу сосны, и считал, что пришел мой конец. Страха не было. Было жалко недожитой жизни. Увидел лица своих родных, их глаза, залитые слезами. А бомбы все визжали, взрываясь какая близко, какая подальше. Эти минуты, а их было, как потом выяснилось, всего десять, казались долгими часами. Наконец все стихло. Рассеялся дым и открылась ужасная картина разрушения. Разбиты все постройки, в которых размещались разные службы штаба. Порублена роща, не устояли от прямого попадания и блиндажи в несколько накатов. Из них выносили раненых. Саша оказался тоже живым.
Не успели мы опомниться, как начался второй налет…
Мне все же удалось улететь с попутным самолетом в штаб 29-й армии. Начальник политотдела, к которому я обратился, организовал полуторку, и я отправился в дивизию.
Бои были слышны и впереди, и слева, и справа. Создалось впечатление, то нахожусь не в расположении штаба дивизии, а скорее в полку или батальоне. Впрочем, разве можно было тогда в этом разобраться. Недолго я находился среди артиллеристов, минометчиков, лазая по траншеям. Посланный командиром дивизии офицер передал, что полковник приказал немедленно явиться к нему. Непонятен был мне этот приказ.
– Мы оказались в “мешке”, – сказал полковник. – Ночью будем отходить. Вам здесь больше нечего делать, садитесь в машину, езжайте в армию.
В кузове полуторки, устланном душистым сеном, лежал я и смотрел на такое, казалось, мирное, ласковое, с золотыми облачками небо. Но на душе не было спокойствия. Тревога и неизвестность завтрашнего дня заполняли все мои думы. Одно было ясно: завтра не начнется наше наступление, как сказал редактор.
– Ужинайте и ложитесь спать, – сказал начальник политотдела. – В штабном автобусе вам забронировано место. Ночью мы отсюда уедем.
Сон был недолгим. Мы ехали по лесному березовому “асфальту” – поперечному настилу бревен. Наш маленький автобус трясся, весь кузов ходил ходуном, и казалось, вот-вот рассыплется на мелкие кусочки.
Измотанный такой тряской, встретил утро. В свете первых лучей солнца, пробивавшихся сквозь мокрые деревья, шли тяжело нагруженные солдаты с опущенными, измученными лицами. Шли опять на заранее подготовленные позиции… И какая же была радость – увидеть среди этих людей Степана Нормана – нашего корреспондента, очень мягкого, милого мне человека, близкого мне друга. Теперь я не одинок! Вдвоем уже лучше.
При встрече начальник политотдела рассказал, что армия в окружении. Связи с соседями нет, с фронтом тоже. Послали два самолета – не вернулись. Что вам посоветовать? Оставайтесь в армии, будем пробиваться вместе. Если хотите одни – идите. Продуктами обеспечу.
И мы решили выбираться вдвоем “по-тихому” – лесами, опушками, минуя большие дороги и села. Часто натыкались на немцев, но благополучно избегали внезапных встреч, в чем нам немало помогали местные жители. Прошла неделя, вторая. Продукты кончились, перешли на подножный корм. Ели ягоды, попадались орехи, кочерыжки срубленной капусты на огородах крестьян. Все чаще стал ощущаться голод. Потом это прошло. Есть уже не хотелось.
Идти становилось тяжелее. В глазах все как-то посерело. А Степан все тянул и тянул вперед, обнадеживая, что еще день-другой – и мы выберемся. Как впоследствии я благодарил его за это! Он оказался и физически повыносливее, и воля, видимо, была покрепче.
Дни стояли тихие, ясные, теплые. На ночь делали небольшие шалаши. В один из таких дней, пробираясь опушкой леса, мы увидели дорогу, вернее, не саму дорогу, а столбы возле нее. Замаскировавшись, мы долго смотрели. Движения никакого нет. Чья дорога – наша или уже немцы хозяйничают? Наконец, с восточной стороны показалась машина в пыли, не различишь – чья, какая. Остановилась. Из кузова выпрыгнули двое, полезли на столб, значит, связисты. Но чьи? До дороги далеко, не разглядеть. Потом уже по силуэтам связистов решили, что наши. Идем навстречу. Солдаты смотрят на нас, офицеров, с подозрением. Уж очень грязные, и бороды были. Узнали, где мы находимся. Оказалось, что невдалеке от поселка Оленино. На улицах пусто. Жителей нет, они ушли от приближающегося фронта. На стене полуразрушенного дома висит плакат “Не забыл ли ты застраховать свою жизнь?” Вдали на железной дороге полыхает состав с боеприпасами. Взрывы, словно праздничный фейерверк, разносят от него разноцветные брызги.
Пытаемся узнать, где штаб фронта. Связи нет.
Километров десять не доезжая Ржева остановились. Над нами шел большой воздушный бой. Машины, то одна, то другая, потянув за собой толстый черный шлейф, падали вниз, извергая огненный столб взрыва. Так сидя в стогу сена, мы долго наблюдали за этим воздушным сражением. И не понять было, чьих самолетов было сбито больше.
Неподалеку был железнодорожный переезд. Рядом – будка. В стороне небольшой дом. Пошли к нему. Старик и девочка встретили нас ласково. Накормили картошкой. Чай пили с вяленой свеклой. Спали на печке. Под головы нам дали по большой мягкой подушке. Старик сказал, что Ржев надо проходить ночью или утром до шести часов. С шести немец бомбит город почитай без перерыва весь день.
Так и сделали. За Ржевом на попутках добрались до Волоколамска. До Москвы оставалось сто двадцать километров. Но где штаб фронта, где редакция, узнать по-прежнему не удавалось.
В городе, к нашему великому удивлению, увидели открытой парикмахерскую. Вероятно, неприятное впечатление мы произвели на мастериц – заросшие, грязные старички. Но не менее были удивлены они, увидев нас молодыми и симпатичными парнями после того, как вымыли наши головы, постригли, побрили…
Ночевать нас пустила к себе моя мастерица. Двух девочек, дочерей, она отправила куда-то к соседям. Пришла ее подруга, тоже молодая, симпатичная женщина. Был скромный фронтовой ужин, выпили бутылку мутноватого самогона. Нас со Степаном разморило, и мы, сидя на диване, незаметно уснули. Утром наши хозяйки над нами хихикали. Не оправдали мы их намерений.
Редакцию мы нашли в конце октября возле станции Ухтомской по Рязанской дороге. Радости не было конца. Ведь нас считали давно погибшими».
