Будучи зоологом, Ян провел многие годы, изучая нюансы поведения животных: все их прихорашивания в период ухаживаний, лукавство, угрозы, жесты примирения, демонстрация статуса, разнообразный язык любви, верности и привязанности. И сделать по их поведению вывод относительно поступков человека было вполне естественно для столь увлеченного зоолога, особенно это касалось стратегии обмана. Ян умел быстро вводить в свой круг новых людей, и этот дар сослужил ему хорошую службу в его тайной жизни на благо подполья и вполне соответствовал его темпераменту и образованию.
Не только Жабинским, но и всем «гостям» и посетителям пришлось развить у себя паранойю и подчиняться строгим правилам их маленького государства, и это означало, что Рысь и другие дети в доме постигали разные виды правды. Вместе с языками они учились притворяться, усваивали, что такое верность клану, самопожертвование, убедительная ложь и творческий обман. Как казаться очевидно нормальными? Все в доме должно было выглядеть обыденным, пусть даже это означало, что заведенный порядок нужно полностью выдумать. Притвориться нормальными. Но с чьей точки зрения? Покажется ли довоенная жизнь семьи директора зоопарка нормальной патрулирующим немецким солдатам? Немцы считали поляков в высшей степени общительными людьми, у которых зачастую в одном доме живет несколько поколений семьи, да еще родственники и друзья. Поэтому определенная суматоха была допустима, однако избыток обитателей мог бы вызвать подозрения.
Нынешний директор Варшавского зоопарка, Ян-Мацей Рембишевский, который мальчишкой волонтером работал у Яна в зоопарке (и говорил ему, что тоже хочет быть директором зоопарка, когда вырастет), запомнил Яна строгим начальником, идеалистом; Антонина описывает мужа как требовательного главу семейства, который не терпел небрежной работы и незаконченных дел. От нее мы знаем кредо Яна: «Хорошая стратегия диктует правильные поступки. Ваши действия не должны быть импульсивными, все их возможные последствия следует проанализировать. Добротный план всегда включает множество запасных вариантов».
После смерти Шимона Ян навестил его жену Лоню, сообщив ей подробный план побега и новость, что друзья из подполья предприняли некоторые шаги и потому, после недолгого пребывания в зоопарке, она сможет исчезнуть в одном безопасном месте за пределами Варшавы, возможно, даже снова будет работать зубным врачом.
Когда Ян с Лоней дошли до ворот трудового бюро, открывавшихся на арийскую сторону, он намеревался использовать ту же уловку, что и обычно: сказать, что Лоня – его арийская коллега, которая была вместе с ним у Циглера, поскольку теперь охранник уже привык к его приходам и уходам, в одиночестве или с коллегами. Они подошли к дверям, и Ян уже приготовился вывести Лоню, но остановился, с тревогой заметив, что охранника нет, а на его месте стоит женщина, как оказалось, жена охранника. В кабинетах наверху, совсем рядом, было полно немцев. Женщина вроде бы узнала его – то ли часто видела из окна расположенной тут же квартиры, то ли муж рассказывал о нем и его хамском обхождении, – но вот присутствие Лони ее смутило, и она заволновалась. Не зная ни о каких исключениях, она отказалась открывать ворота.
– Мы были у господина Циглера, – твердо заявил Ян.
Она ответила:
– Прекрасно, я открою ворота, если господин Циглер спустится и лично подтвердит, что вы можете выйти.
Ее муж реагировал на запугивания должным образом, однако было неясно, как брань повлияет на эту женщину. Он решил, что ничего хорошего из этого не выйдет. Не выходя из роли нахального крикуна, которого знал ее муж, он принялся настаивать на своем:
– Что вы вытворяете? Я прихожу сюда каждый день, и ваш муж прекрасно меня знает. И вот теперь вы приказываете мне вернуться, чтобы отрывать от дела господина Циглера! Это дорого вам обойдется!
Заколебавшись, все еще не уверенная до конца, она наблюдала, как лицо Яна наливается гневом, он надувался, как человек, у которого полно связей, и в итоге она молча открыла ворота и выпустила их. То, что они увидели в следующий миг, ошеломило обоих, и Яна и Лоню: на другой стороне улицы, напротив них, стояло двое немецких полицейских, они курили и болтали, поглядывая в их сторону.
По воспоминаниям Антонины, Лоня позже описывала эту сцену «сбивчиво, словами, полными ужаса»:
«Я хотела сказать Яну: „Бежим!“ Подальше от того места. Я надеялась, что они нас не остановят! Но Ян не подозревал о моих чувствах; вместо того чтобы бежать, он остановился и поднял сигаретный окурок, возможно оставленный на тротуаре этими двумя полицейскими. Затем очень медленно взял меня под руку, и мы двинулись по Вольской улице. Тот миг длился для меня целое столетие!» («Polacy z pomocą Żydom»).
В тот же вечер Антонина, проходя мимо спален наверху, случайно увидела, как Лоня беззвучно плачет в подушку и Жарка сочувственно тыкает ее влажным носом в щеку. Лоня видела смерть Шимона, ее дочь в Кракове схватили и расстреляли гестаповцы, из всей ее семьи уцелела только такса.
Через несколько недель подполье нашло ей безопасное жилье в сельской местности, и, когда Лоня прощалась, Жарка прибежала, неся в зубах поводок.
– Тебе придется остаться здесь, у нас ведь пока нет дома, – сказала ей Лоня.
Антонина записала в своих мемуарах, что эта сцена показалась ей пронзительно печальной, а также что Лоня пережила войну, а вот Жарка – нет. Как-то раз такса, бегая вокруг немецкого склада, съела крысиный яд и, с трудом добредя до виллы, умерла на руках у Антонины.
За три недели до начала Варшавского восстания Ян перевез коллекцию насекомых Шимона в безопасное место – Музей естественной истории, а после войны Лоня передала ее Государственному зоологическому музею, в одном из филиалов которого и хранятся сегодня двести пятьдесят тысяч экземпляров, в деревне, в часе езды на севере от Варшавы.
Чтобы увидеть коллекцию Тененбаума, нужно свернуть на посыпанную щебенкой дорогу, проехать мимо гостиницы для животных (новая мода, пришедшая из Америки), мимо фермы с рядами бесподобных елок – их выращивают к Рождеству, доехать до лесистого тупика, где стоят два одноэтажных дома, принадлежащих Польской академии наук. В здании поменьше находятся офисы, в другом – многочисленные экспонаты из запасников Зоологического музея.
Войдя в просторную мансарду этого дома, можно увидеть божественный хлам: миллионы экспонатов, среди которых множество диковинок, притягивающих взгляд, – от чучел ягуаров, рысей и местных птиц до полок со стеклянными сосудами со змеями, лягушками и рептилиями. Длинные деревянные шкафы и ящики делят часть помещения на узкие проходы, полные сокровищ. Коробки с насекомыми Тененбаума занимают два стеллажа, по двадцать коробок на полке, поставленные вертикально, как книги, по пять полок в каждом стеллаже. Это примерно половина коллекции, о которой Ян рассказывал журналистам: по его словам, она состояла из четырехсот коробок
[46], а Антонина вспоминает о восьмистах. Согласно музейным записям, «жена Шимона Тененбаума передала в дар после войны… 250 000 экспонатов». В данный момент коробки стоят нетронутыми, однако в планах архива переместить насекомых и хранить их в другом порядке: по отрядам, подотрядам, семействам, родам и видам – жуки-бомбардиры в одной витрине, перокрылки в другой. Какой трагедией это станет! Конечно, так насекомых будет проще изучать, но не останется ни уникального видения, ни мастерства коллекционера, принадлежавшего к экзотическому подотряду Homo sapiens sapiens (животное, которое знает и знает, что знает).
