Дочь Радаманта
И вот они на поляне, освещенной ярким полуденным солнцем. Впереди виднеется невысокая скала. Ее вершина поросла лесом, отвесный склон покрыт зеленью вьющихся растений. Подойдя ближе, карфагеняне разглядели наполовину скрытые свисающими ветвями круглые и продолговатые отверстия. Это были жилища их гостеприимных хозяев.
Из одной пещеры наружу выпорхнула стайка девушек. Передники и накидки оставляли открытой грудь. Руки девушек не были украшены золотыми или медными кольцами, без которых не покажется людям ни одна карфагенянка. На ногах у них не было сандалий. Но здесь это, видимо, не являлось признаком бедности или траура, как в Карфагене. Одна девушка была выше и стройнее других. Волосы ее отливали золотом.
При виде чужеземцев девушки остановились и потупились. Замер их звонкий смех. Но золотоволосая, гордо запрокинув голову, направилась к ним. Подойдя к Радаманту, она коснулась его одежды своими легкими пальцами и с любопытством и вызовом взглянула на Ганнона. Глаза у девушки были ясные, как утреннее море.
Жрец нахмурился. Он сказал девушке что-то на незнакомом карфагенянам языке, отчего она съежилась и поникла, как роза под палящими солнечными лучами.
Взяв Ганнона за руку, Радамант повел его к пещерам. Казалось, он хотел увести гостей от юной красавицы.
У пещеры стояла большая тростниковая корзина. Из нее высовывалась кудлатая собачья голова. Собака даже не залаяла, увидев незнакомцев, только зевнула, обнажив белые клыки и розовое нёбо. В глубине корзины Ганнон разглядел нескольких щенков, тыкавшихся своими мордочками в брюхо матери. Эта картина напомнила Ганнону далекое детство. Вот таких же щенят принесли в подарок его матери. Повар на кухне уже точил ножи, но Ганнон и Синта унесли щенков и спрятали их в старом, высохшем колодце. Они таскали своим пленникам еду. Ласкали и утешали их. Когда же взрослые раскрыли их тайну, уже было поздно. Наступило время летнего поста. А после поста щенята превратились в собак.
Первая детская тайна сблизила Ганнона и Синту, а потом пришла любовь. Ее тоже нужно было скрывать от взрослых: ведь они принадлежали к враждующим родам. Но вскоре тайное стало явным. Миркан, отец Синты, казался благосклонным. И, может быть, их жизнь сложилась бы иначе, если бы не Гимера. Миркан воспользовался тем, что Ганнон отправился в Сицилию. Он отдал свою дочь в храм. А разве он не мог поступить, как все отцы города – заменить сына на жертвенном ложе каким-нибудь юным рабом?..
Вслед за жрецом карфагеняне вошли в пещеру. Факелы освещали закопченный потолок и стены, украшенные изображениями каких-то фантастических животных, грубо сколоченные столы и низкие скамьи. В углу трещало пламя очага, наполняя пещеру ароматом смол.
Усадив гостей, Радамант оставил их одних. Ганнон успел переброситься с Мидаклитом несколькими фразами.
– Вот мы и на пороге тайны.
– Мне кажется, я вижу чудесный сон, – отозвался восторженно грек.
Вошли двое юношей с тонкими, как у девушек, талиями. Каждый из них нес плетеную корзину. На столе появились фрукты и деревянные чаши с вином.
Гостям поднесли воду и золу для умывания.
– Как у нас в Карфагене, – шепнул Ганнон.
Вошел Радамант и сел рядом с Мидаклитом.
– Так и живем, – сказал он, обводя пещеру грустным взглядом. – Только по свиткам из козьей шкуры мы знаем о равнинах, изрезанных каналами, о людных городах, о мудрых правителях и вдохновенных певцах Атлантиды.
– Откуда же эти свитки? – поинтересовался Мидаклит.
– Я уже говорил, что в те давние времена, когда на наш остров высадились люди с палками из красной меди, память об Атлантиде была еще жива. О ней пели старцы на пирах, матери рассказывали о ней своим детям. Радамант Первый приказал записать эти предания на твоем языке.
Жрец подошел к нише в стене и достал оттуда высокую амфору. Он вынул из нее свиток и протянул Мидаклиту.
Грек дрожащими руками развернул свиток и впился в него глазами. Лицо его разочарованно вытягивалось. Радамант молча следил за Мидаклитом. Внезапно он выхватил свиток из его рук и, перевернув, снова ему подал.
– Ничего не понимаю! – шепнул Мидаклит. – Жрец говорит, что их предания записаны на моем языке, но это же не греческие письмена!
– Не подавай виду, – прошептал Ганнон. – Нас могут принять за самозванцев.
– Скорее за невежд, – грустно сказал Мидаклит. – Я держал свиток вверх ногами.
– Скажи, Радамант, – обратился Ганнон к жрецу. – Мы приплыли к тебе с востока, а что лежит к западу от твоей земли?
– Море и еще раз море, – отвечал Радамант, – а за морем – материк. Так говорится в свитке, который держит твой друг. Атланты не раз бывали на этом материке. После катастрофы мои предки вздумали туда переселиться. Но их постигла неудача. Они наткнулись на густые водоросли, опутавшие весла. Они поняли: боги хотят, чтобы они остались на родине. Вернувшись на остров, моряки сожгли свои корабли и дали обет никогда не выходить в море. Этой клятве верны и мы, их потомки.
Пора было возвращаться на корабль. После происшествия с «Сыном бури» беспокойство за корабль никогда не покидало Ганнона.
Суффет поднялся и, по обычаю своей родины, низким поклоном поблагодарил хозяина за гостеприимство. Мидаклит передал жрецу свиток и в знак благодарности приложил правую руку к сердцу.
– У меня не выходит из головы, – обратился грек к Ганнону, когда они остались одни, – слова жреца о непроходимом море к западу от острова. Ведь об этом же море писал Солон со слов саисских жрецов. Только это море, оказывается, было непроходимо из-за водорослей, а не из-за окаменелой грязи, как написано у Солона.
– Да, это удивительно! – согласился Ганнон. – Предание атлантов стало известно в Греции.
– А разве менее удивительно, что старинный критский щит попал в Карфаген?
Тропинка спускалась к ручью. Увлеченные разговором, путники не заметили, как оказались рядом с золотоволосой девушкой. Она стояла с амфорой на плече. Так носят воду и на их родине.
Увидев Ганнона, девушка поставила амфору на траву и медленными неверными шагами приблизилась к юноше. Сняв со своей головы венок, она возложила его на голову карфагенянина.
– Я Тинис, дочь Радаманта, – сказала она тихо.
Ганнон остановился в смущении. Он не знал, как ему поступить. Решив, что так принято знакомиться на острове, он взял маленькую ладонь Тинис и молвил:
– Я Ганнон, сын Гамилькара.
Закрыв лицо руками, девушка пятилась к ручью. Наткнувшись на амфору, она опрокинула ее. Вода полилась на землю. Девушка скрылась. Все это произошло в одно мгновение.
– Какие странные обычаи у этих людей! – удивился Ганнон. – Я подал ей руку, а она отшатнулась от меня, словно я ее оскорбил.
– Когда я впервые прибыл в Карфаген, – сказал грек, – для меня было не менее странным видеть, как вы вызываете дождь, размахивая ивовыми прутьями. Я был поражен, когда узнал, что египтяне месят тесто ногами, а глину – руками. В Гадире мы с тобой видели людей, проклинающих солнце. У каждого народа свои обычаи. То, что для одного хорошо, у другого вызывает отвращение.
