От толпы отделился человек в ярко-красном плаще.
«И здесь добывают пурпур», – подумал Ганнон, но сразу же отбросил эту мысль: ведь на берегу не было ни одной лодки. В нескольких шагах от карфагенян человек остановился и скрестил руки на груди. Догадавшись, что их приветствуют, Ганнон и Мидаклит повторили жест незнакомца.
Перед ними стоял пожилой человек с седеющими редкими волосами. На лбу его теснились морщины. Тонкие, крепко сжатые губы придавали лицу несколько суровое выражение. Серые, глубоко запавшие глаза пристально следили за Ганноном и Мидаклитом, но в них можно было уловить лишь любопытство, а не неприязнь.
– Хайре! – услышал вдруг Ганнон и вздрогнул от неожиданности.
Греческое приветствие – здесь, на земле, затерянной в океане!
Грек еле сдерживался, чтобы не броситься к своему соотечественнику, волею судеб оторванному от матери Эллады.
– Приветствую вас, о ахейцы! – продолжал незнакомец, как-то странно выговаривая слова. – Мой народ ожидал вас семьсот пятьдесят лет.
Обращение «ахейцы», странное произношение греческих слов, самый их смысл – все это насторожило карфагенян.
Старец указал на черепашьи щиты, приглашая расположиться на них.
И вот они сидят друг против друга, как подобает хозяину и гостям.
– Откуда вы? – спросил старец, высоко взметнув брови.
– Из Карфагена! – отвечал Ганнон по-гречески, стараясь как можно отчетливее произносить слова.
Но так как его речь не произвела на старика никакого впечатления, он счел нужным разъяснить:
– Карфаген – мать городов, рассыпанных от Сицилии до океана. Корабли Карфагена бороздят все моря, разнося о нем славу.
На тонких губах незнакомца появилось какое-то подобие снисходительной улыбки.
– Что вы, молодые народы, знаете о городах земли? Вы, как козы, бездумно пасетесь на пажитях истории. Что твой Карфаген перед великим городом атлантов?
Сердце Мидаклита бешено забилось.
– Где же они? Где этот город? – нетерпеливо прервал он незнакомца.
Тот медленно повернул к нему свое лицо. Грек прочел на нем выражение какой-то отрешенности.
– Рождение и смерть – таков закон, которому подвластно все, что есть на земле и на небе… – начал старец торжественно.
Ганнон и Мидаклит не заметили, как их окружила молчаливая толпа, с интересом рассматривавшая пришельцев. Внимая словам старца, люди поднимали вверх руки, словно молились.
– Рождаются и умирают люди, – продолжал старец, – погружаются на дно океана материки и всплывают новые. Звезды сгорают, как факелы. Вон там, – и он протянул руку к морю, – лежала когда-то земля моих предков – великая Атлантида. Ею управляли могущественные правители. Им платили дань народы всех четырех стран света. Слава о могуществе атлантов заполнила весь мир. Атланты открыли свойства растений, им удалось проникнуть в тайны неба. Понятен был им и язык грома, и язык молнии. Они поднимались к облакам на крыльях, опускались на дно океана. Не было предела их желаниям, дерзким мечтам. Но морской владыка Посейдон жестоко их покарал. Он внезапно погрузил страну моих предков под воду вместе со всеми ее городами и храмами. Когда моряки, посланные к далеким восточным островам, вернулись на родину, они увидели вместо огромной родной земли один лишь остров. Это были горы погрузившейся на дно Атлантиды. Из всех атлантов уцелело небольшое племя горцев, они-то и поведали морякам о страшной катастрофе. Вот эти горы. А самая высочайшая из них, – старик показал на гору со снежной вершиной, – зовется у нас Колесницей богов. Мы живем у ее подножия, мы в ее власти. Мы потомки тех моряков. У нас все в прошлом. Мы пасем коз, собираем дикие яблоки и другие дары земли.
Ганнон и Мидаклит переглянулись. То, о чем говорит этот старец, так удивительно, что легче поверить сказкам о Сцилле и Харибде
[76], чем его рассказу.
– Но почему твой народ говорит на языке ахейцев? – спросил после долгой паузы Ганнон.
– Мой народ говорит на своем языке, – отвечал старик, – на том наречии, на котором я разговариваю с вами, мы обращаемся с молитвами к Зевсу, Посейдону и другим бессмертным богам.
– Но откуда вы знаете это наречие? – нетерпеливо воскликнул Мидаклит.
– Очень много лет прошло после гибели Атлантиды, – продолжал старец, – и вот однажды с той стороны, где рождается солнце, пришел белокрылый корабль. На берег нашего острова высадились люди с палками из красной меди. Это были очень сильные и очень жестокие люди. В своей ярости они не щадили ни детей, ни женщин. Но моих предков было больше. Они победили этих людей и разломали их палки. Пришельцы поселились вместе с ними в пещерах. Они перенесли на берег сокровища, добытые где-то в далеких странах. Они вытащили на песок свой корабль. Пришельцы научили атлантов своему языку и искусству письма. И тогда они записали на свитках предания об Атлантиде. Они стали приносить жертвы их богам, Зевсу и Посейдону, и с тех пор все жрецы наши носят имя Радаманта. Так звали чужеземца, бывшего нашим первым жрецом. Так зовут и меня.
Из груди Мидаклита вырвался крик радости. Обнимая Ганнона, он воскликнул:
– Мы счастливейшие из смертных – мы на Елисейских полях!
[77]
– Откуда же прибыли эти люди? – спросил Ганнон.
– С острова, которым управлял могущественный царь Минос.
– Так это же рит! – закричал грек, и из уст его сами полились волшебные строки Гомера:
Остров есть Крит посреди
виноцветного моря прекрасный,
Тучный, отовсюду объятый
волнами, людьми изобильный…
– Что же стало с чужеземцами? – спросил Ганнон, перебивая грека.
– Они прожили у нас двадцать лет и еще два года, – продолжал старец. – Об этом мы знаем из наших свитков. Пришельцы говорили, что, хотя наша земля богаче их далекого острова, сердце их не может выдержать разлуки с трижды желанной родиной. Их корабль вскоре сгнил, и они соорудили лодку. Сокровища свои они оставили на нашем острове, пообещав, что вернутся за ними. Мои предки вручили им костяную табличку и завещали нам отдать сокровища тем, кто покажет эту табличку. С тех пор никто не появлялся у наших берегов.
Мидаклит, казалось потерявший дар речи, вытащил из хламиды костяную табличку и протянул ее Радаманту. Тот взял табличку из его рук, поднес к глазам и поднял высоко над головой. Потом он что-то крикнул на непонятном языке.
Толпа подхватила карфагенян и с ликующим ревом понесла их на руках в глубь острова.
