Так шли они уже несколько часов. Пекло солнце. Ганнон остановился, чтобы поправить сползшую завязку сандалий. Внезапно он услышал предостерегающий крик Бокха и инстинктивно сжал рукоять меча. Но было уже поздно. Кто-то сзади навалился на Ганнона, и он ощутил прикосновение голого, скользкого, как рыбья чешуя, человеческого тела. Напрягая все силы, Ганнон попытался сбросить с себя тяжесть, но в это время трава раздвинулась и еще кто-то бросился ему под ноги. Ганнон упал. Через несколько мгновений отчаянной борьбы руки его были связаны. И, только лежа на земле, тяжело дыша, он мог разглядеть своих противников. Это были люди с могучим телосложением. Их черная кожа блестела, словно смазанная жиром. Белки глаз были выпучены. Белые полосы на лбу и щеках придавали их лицам еще более свирепое выражение.
С торжествующим криком чернокожие тащили Ганнона по земле, словно это был не живой человек, а кожаный мешок. Колючие растения царапали его грудь и лицо. Ганнон стиснул зубы от боли.
И вдруг Ганнон увидел своих спутников в жалком, растерзанном виде. На груди у Бокха не было ожерелья из волчьих зубов. На правом ухе вместо привычной золотой серьги пламенела капелька крови. У Малха под глазом был огромный синяк.
Чернокожие, видимо, о чем-то спорили. По мимике и жестам можно было догадаться, что одни – таких было меньшинство – хотят увести пленников в сторону моря, а другие предлагали отправить их в глубь страны. Ссора утихла, когда чернокожий с удивительно свирепым лицом, видимо, вождь, в шапке из леопардовой шкуры что-то резко крикнул и сбросил со своей спины отнятые у карфагенян тюки материи. Те, которые хотели увести пленников к морю, подхватили эти тюки и исчезли в высокой траве.
Бокх сказал чернокожему в шапке из леопардовой шкуры несколько слов. Тот в недоумении вытаращил глаза.
– Не понимает! – огорченно промолвил маврузий.
Два дня и две ночи чернокожие вели пленников в глубь страны. Дикари не считались с тем, что их пленники устали и были голодны. Если они замедляли шаг, их подталкивали палками и кулаками. На каждого из карфагенян приходилось не менее пяти чернокожих, и о бегстве нечего было и помышлять.
К вечеру пленников привели в селение. Это было несколько десятков жалких хижин с камышовыми крышами. Женщины злобно набросились на пленников. И если бы карфагенян не втолкнули в какую-то хижину, эти чернокожие фурии, наверное, растерзали бы их.
Вскоре дверь хижины отворилась, и черная рука поставила на пол выдолбленную тыкву с водой.
Ганнон мгновенно высунул голову наружу. Хижину огибал частокол. На кольях торчали человеческие головы, мужские и женские. Одни, видимо, были отрублены совсем недавно, у других же провалились глазницы и высохла кожа. Ганнон с отвращением отпрянул от двери. Снаружи задвинули засов. В хижине стало темно. Ганнон прислонился к опорному столбу, поддерживавшему кровлю. Бокх, по своему обыкновению, присел на корточки. Мидаклит и Малх легли на листья, устилавшие пол…
Гуда
Наступило утро. Солнечные лучи пробились сквозь щель, освещая четырех пленников, сидящих на земляном полу.
Снаружи послышался протяжный гул голосов, глухие удары. Они становились все громче и громче. Ганнон прислушался. Видимо, чернокожие колотили в барабан.
Заскрипел отодвигаемый засов. На пороге появился чернокожий в шапке из леопардовой шкуры. Он был страшен, как дух смерти. На шее у вождя висел большой кусок синей материи.
«Откуда это у него?» – промелькнула у Ганнона мысль.
Вождь сделал карфагенянам знак, и они вышли. В мутном утреннем свете глазам пленников явилось страшное зрелище.
Чернокожие раскачивались и изгибались в причудливой пляске, образуя круг. Круг этот медленно сужался. Земля гудела под их ногами. Сверкали поднятые вверх копья. Прыгали, словно кривлялись, размалеванные маски. Эти маски были похожи на те, которые карфагеняне кладут в могилы своим покойникам
[71].
В середине круга возвышался деревянный истукан. Туловище его было черное, а голова – цвета жгучего перца.
Их хотят принести в жертву этому Мелькарту чернокожих!
Двое схватили Бокха за плечи и подтолкнули к истукану. Вперед вышел чернокожий гигант. В руках он держал дубину.
– Прощай, Ганнон! Прощайте, друзья! – закричал маврузий.
И как бы в ответ на его слова, раздался протяжный львиный рев. Среди чернокожих поднялось смятение. Видимо, царь зверей никогда еще не приближался днем к их жилью. Прошло еще несколько томительных мгновений. Львиный рев послышался совсем близко.
Люди не успели опомниться, как огромный огненный шар метнулся через частокол. С диким воплем чернокожие бросились врассыпную.
Площадь опустела. На земле валялись маски, они уже не внушали страха. Рядом с поверженным в пыль истуканом лежала дубина – орудие казни, так и не пригодившееся палачу. Несколько поодаль распластался кусок синей материи: вождь бежал первым.
Маврузий опустился на колени.
– Гуда! Брат мой! Ты жив.
– Бежим! – крикнул Ганнон. – А то они опомнятся!
Сердце бешено колотится от быстрого бега. Одежда взмокла от пота. Колючая трава хлещет по лицу.
Первым остановился Бокх. Обернувшись к селению, он трижды плюнул в его сторону, и проклятия посыпались на головы туземцев. Когда иссяк запас всех проклятий, Бокх в изнеможении упал на траву. Гуда подошел к своему повелителю и лизнул его руку шершавым языком. Маврузий поднялся и помог карфагенянам освободиться от пут.
– Не чудо ли это? – воскликнул Мидаклит. – Откуда здесь лев? Ведь он оставался на корабле.
– Оттуда же, откуда кусок материи на шее вождя, – сказал Ганнон. – В Керне мы торговали красной материей. Те тюки, что у нас отняли, тоже были красными, а синяя оставалась на «Сыне бури».
– Ты хочешь сказать, – молвил Мидаклит, – что пираты после захвата корабля высаживались на берег где-то поблизости?
– Да. И, наверное, они обидели чернокожих. Помнишь костры – язык тревоги, непонятную злость этих чернокожих к нам? Может быть, пираты натравили на чернокожих Гуду или он сам бежал с корабля.
Ганнон пристально всматривался в желтые зрачки зверя, словно они могли запечатлеть то, что произошло на корабле, то, чего Ганнон, может быть, никогда не узнает.
Мидаклит понял Ганнона. «Как ему сейчас тяжело!»
– Я не удивлюсь, если этот лев когда-нибудь заговорит! – сказал Мидаклит.
– В Египте, – вспомнил Малх, – я наблюдал, как люди поклоняются черному быку с белым пятном на лбу. Я не мог удержаться от смеха, видя, как взрослые люди оплакивают мертвую кошку и воздают ей божеские почести. Теперь же я сам готов приносить жертвы нашему спасителю. – А кто не хотел брать моего брата на корабль? – напомнил маврузий.
