– Да-ааа, голова, – горделиво покивал головой Доманов. – А ты пока язык прикуси, молчи. Наблюдай. И с Павлова глаз не спускай. А то он уже того, под меня копать стал. Чувствует, сука, что у меня под прицелом, вот и хочет устранить до срока. Помнишь день рождения у есаула Гнутова?
– Ну!
– Вот тебе и ну! Нажрался Павлов как свинья и давай меня за грудки тягать. Кричал, что я ему поперек дороги стою. Убить грозился. Трофименко его еле оттащил.
Лукьяненко долго думал. Выпил водки. Наконец сказал:
– Слухай, Тимохвей… Иваныч.
Доманов наклонился к нему правым ухом.
– Так можеть… его того?..
– Можеть… А кто исполнит?
Лукьяненко помолчал, прикидывая про себя.
– Можно Юськина. Или лучше Богачева. Он ведь с ним завсегда рядом… адъютант никак. Да и тебя уважает.
– Можно и Богачева. Только смотри, чтобы наверняка.
– Не журись, Тимохвей Иванович. Сделаем наверняка. Прощевай.
– Прощевай, односум. Вызову, если что.
Доманов был доволен состоявшимся разговором. Все, что было нужно – сказано. Оставалось только ждать.
* * *
В начале февраля 1943 года, в 15 километрах северо-восточнее Витебска 600-й казачий дивизион принял участие в операции против партизан. Перед началом операции стоявший на левом фланге дивизиона отдельный татарский батальон перестрелял немецких офицеров и перешел на сторону партизан. Казаки открыли огонь по этому батальону, перестреляв около 80 татар и взяв в плен 23 человека. Пленных тут же расстреляли.
Вплоть до июня 1943 года дивизион Кононова участвовал не только в антипартизанских операциях и в охране немецких коммуникаций, но и воевал с регулярными частями Красной армии.
С 15 мая по 20 сентября дивизион участвовал в операциях под Великими Луками и потом до весны 1943 года под Смоленском.
Казаки постоянно несли потери, которые восполняли за счет вербовки военнопленных. Несмотря на неудачи германской армии, в лагерях военнопленных все еще находились желающие служить на стороне немцев. Но зачастую настроение среди казаков, и особенно в тех эскадронах, где основную массу составляли не казаки, было подавленным.
Опорой Кононову служили проверенные в боях 1-й и 2-й эскадроны, основу которых составили те, кто воевал с Кононовым еще с начала войны. Во всех же остальных подразделениях были не только те, кто пришел в дивизион по убеждению, но и те, кто любой ценой стремился вырваться из лагеря, где их ждало только одно – голодная смерть. Попав в дивизион и отойдя от плена, они начинали метаться и думать о том, как заработать прощение перед советской властью. Настроение зачастую было подавленным.
За многие месяцы войны казаки насмотрелись всякого. Видели они поведение немцев на оккупированных территориях, сами прошли через голод и унижения в лагерях и понимали, что воюют не против «бандитов и их пособников», а против таких же, как они сами, людей, ни в чем не повинных в их бедах и защищающих свою землю.
Воюя на стороне германской армии, многие казаки не доверяли немцам и мучительно искали выход. Это не могло не отразиться на моральном состоянии, и были случаи перехода казаков на сторону партизан.
Ранним мартовским утром нескольких легкораненых казаков отправили в город для того, чтобы из столярной мастерской забрать гробы для погибших казаков. Гробов было много. В кузов они не поместились. Пришлось делать несколько рейсов. Когда грузовик ушел в город, казаки присели. Пахло струганым деревом, подтаявшим снегом, приближающейся весной.
– Ну вот и порядок! – разворачивая кисет, выдохнул кто-то из казаков. – Теперь можно и перекурить.
Крупными корявыми крестьянскими пальцами вертели аккуратные цигарки. Качали головами: «Без курева совсем беда, хуже, чем без хлеба. Затянулся дымком, и вроде жизнь полегче. Казаку без табаку никак невозможно».
– Отвоевались хлопцы, – сказал один из них, пожилой, заросший седой щетиной, и стал щелкать самодельной зажигалкой, изготовленной из гильзы. – Повезло, в домовинах лежать будут. Помню, под Вязьмой телешом в мерзлую землю бросали.
– Да уж, повезло… А нам скоро крышка, – отозвался второй, помоложе, с бледным до синевы лицом. – Прут красные!
– Картина, – насмешливо выпячивая губы, вновь сказал пожилой, – дешевая трескотня… – Ему очень хотелось верить в немецкую мощь, в несокрушимость Третьего рейха. – Советы только и умеют, что пыль в глаза пущать.
– Советы еще и драться умеют, – отозвался высокий. Голова его была перемотана бинтом. Он стоял, жадно вдыхая запах подтаявшего апрельского снега.
– Ну да, умеют, – трупами солдат дорогу к победе гатить! А так – бардак… С немцами им не сравняться, – пожилой казак помотал головой. – Нипочем не сравняться. У немцев танки, самолеты, везде орднунг. Снарядов они никогда не экономят. Бьют и бьют, и ты уж не смерти ждешь, а когда обстрел кончится. И все-то у них отлажено, покрашено, подогнано, предусмотрено, крутится и вертится… Силища, одним словом!
– А все же бегут! – зло оскалился парень. – Как же так?
– А очень просто, – раздался насмешливый голос со стороны. – Немецкая техника утонула в русской грязи, а их порядок разбился об наш русский бардак…
Говоривший задумчиво смотрел в сторону леса, выпуская клубы густого дыма.
– А-а-а, – отмахнулся седой. – Это все ненадолго. Они еще вернутся! Оклемаются, отдышатся малость и беспременно вернутся. Наверстают свое. Вот тогда посмотрим, что вы скажете, герои, как запоете!
– Замри, тварь, – грозно, медленно проговорил парень и резко шагнул к щетинистому. – Завали свой рот! Понял? И если еще вякнешь…
– А чего ты прешь, чего залупаешься? – удивился пожилой. – О чем переживаешь? Думаешь, ты лучше меня? Мы же с тобой оба одинаковые, и висеть на одной перекладине будем.
И опять встрял смешливый голос:
– А чего удивляетесь? У большевиков уравниловка, всем поровну. Землю – крестьянам, воду – матросам, а предателям – веревку. Основной закон социализма!
Поздним вечером несколько фигур в белых рубахах и накинутых на плечи шинелях сидели в сарае на тюках соломы, привалившись спинами к бревенчатым стенам. Курили, шептались вполголоса в темном углу дома, наклонившись друг к другу.
– Как в гробу сидим! – тоскливо проговорил высокий рябой Фефелов. – Тикать надо!
Никитин недоверчиво крутил головой, сосал цигарку.
– Пустят нас красные в распыл.
– Не пустят! Мы же в акциях участия не принимали, – вскидывался Фефелов. – Не могут нас пострелять. Дадут лет десять. На одной ноге отстоим.
В темноте вспыхивали вспышки самокруток, освещали невеселые щетинистые лица.
– Все, хватит. Послужили на Гитлера. Уходим, – подвел итог Аникушин.
