– Так, говорите, когда взорвать электростанцию? Как только немцы войдут в город? Сделаем в лучшем виде.
Ухмыльнулся.
– Вы уж не забудьте про мой солдатский подвиг, товарищ старший лейтенант. Хоть и не за медали воюем, но все же. Похлопочите о награде!
Важный стратегический объект Доманов взрывать не стал, а вместо этого отправил жену навстречу немецким передовым частям, чтобы она сообщила о заминированной электростанции.
На следующий день он сам явился в комендатуру.
– Я, герр офицер, имею важную информацию, хочу донести ее господину коменданту лично, – прямо с порога заявил Доманов дежурному офицеру. Комендант был занят, в его приемной уже сидело несколько человек, среди них только что назначенный начальник полиции, директор гимназии и местный священник. Батюшка пришел жаловаться на немецких солдат, которые вчера вечером смеха ради расстреляли его гусей. Поп шевелил губами, репетируя про себя речь и входя в образ, смотрел на посетителей горько и жалостливо.
Начальник полиции тоже волновался и, беспрестанно потея, ходил по приемной, скрипя хромовыми сапогами. Искоса он посматривал на портрет Гитлера, висевший на стене. У фюрера было надменное лицо – сверху вниз он холодно смотрел на начальника, тот робел и потел еще больше.
Дежурный брезгливо поморщился и направил Тимофея Ивановича в жандармерию. Дескать, иди прямо по коридору, там сам увидишь.
Доманов читал таблички на дверях. Следователь гестапо… Зябко поежился, поспешил пройти мимо. Потом – начальник полиции… Жандармерия.
За столом сидел немолодой обер-лейтенант и играл спичечным коробком. Клал его на край стола и щелчком ногтя переворачивал на бок. В кабинете было тихо, только гремели спички.
– Я слушайт вас, – сказал офицер.
Доманов, волнуясь и робея, сообщил, что вчера в городском парке видел старшего лейтенанта НКВД Шибекина, которого большевики наверняка оставили в городе для подпольной работы.
Немец поднял трубку телефона и сказал несколько фраз по-немецки. Через несколько минут в кабинет вошел немецкий фельдфебель. Обер-лейтенант приказал ему прочесать парк, но никакого Шибекина там конечно же не оказалось.
После этого Тимофея Николаевича еще несколько раз вызывали в комендатуру и допрашивали. Но несмотря на его рассказы о том, что он – бывший белый офицер и за это подвергался репрессиям в тридцать восьмом году, никакой должности ему не предложили. Более того, с электростанции его уволили, и остался Тимофей Иванович без работы. Поначалу он было запил, но быстро взял себя в руки. Вскоре пришла весточка от Георгия Кулеша, с которым познакомился в 1938 году, в лагере. Сейчас Жорка работал начальником полиции в городе Шахты. Звал к себе, дескать, приезжай, как воздух не хватает умных и надежных людей.
Кулеш поселил его у себя в доме. Всю ночь просидели за столом. Доманов с натянутым лицом, позевывая, слушал приятеля. Кулеш говорил что-то о перспективах, о немцах, золоте, которое есть у евреев. Доманов едва улавливал обрывки фраз, концы мыслей. Сегодня он весь день провел в дороге, устал, а тут еще изрядно выпил. Мутило. Его взгляд, скрытый за толстыми стеклами очков, подернутый налетом безразличия, следил за шевелящимися, словно крупные пиявки, губами Кулеша. Доманов взял большой соленый помидор, надкусил. Соленая влага залила рот, брызнула на брюки. Доманов помял во рту холодную мякоть, жадно проглотил. Налил стопку водки, выпил. Немного полегчало. Прислушался к тому, что говорит Кулеш.
– Ты пойми, Тима. Немцы – это наш шанс, твой и мой. Вспомни, кто я был шесть лет назад. Фраер! Фуцан!
– Ты выпей, Жор.
Начальник полиции замолчал. Опрокинул стопку. Сипло с шумом выдохнул.
– А сейчас? Весь город у меня в руках. Захочу, любого в бетон закатаю. В общем, так, тебе надо ехать в Новочеркасск – представляться Павлову. За казаками скоро будет большая сила. Ты человек башковитый, должен пригодиться. Ну и я словечко замолвлю.
* * *
В конце ноября 1942 года перед домом, где располагалось войсковое правление, остановилась бричка. Уже немолодой, начинающий полнеть мужчина в очках ступил начищенными хромовыми сапогами в колею, полную дождевой воды, и, поморщившись, зашагал в штаб походного атамана Войска Донского полковника Павлова.
В деникинской армии Доманов из прапорщиков военного времени выслужился всего лишь в сотники, но решил, что кашу маслом не испортишь. Представился подъесаулом.
Дежурный офицер сообщил, что Павлов в настоящее время вотъезде, и направил Доманова к заместителю – бывшему полковнику Белой армии Попову. Тому Доманов глянулся. Попов сразу же сунул ему анкету для заполнения.
Заполнив анкету, Тимофей Иванович заикнулся было насчет отпуска, дескать, жену перевести, вещи, то да се. Но Попов отрубил:
– Ты, Доманов, это брось, антимонь разводить. Время не то. Вот тебе приказ о присвоении есаульского чина, и поезжай в Шахты, с богом. Назначаешься там представителем штаба. Найдешь сотника Лукьяненко. Это заместитель Кулеша. Передашь ему приказ о том, что он назначается твоим заместителем. Будешь вместе с ним набирать казаков в наши части. Оружие добудете сами. Кулеш подмогнет если что. Свободен, есаул. Действуй!
Доманов вытянулся, козырнул и вышел вон.
* * *
С осени 1941 года на территории Смоленщины и соседней Белоруссии появились партизаны. Вначале это было несколько малочисленных отрядов, состоящих главным образом из коммунистов и сотрудников НКВД, оставленных по партийному заданию, окруженцев, вынужденных скрываться в лесах, потому что в тылу немецких войск можно было спрятаться и выжить только в районах больших лесных массивов, которые были недоступны полному немецкому контролю.
Народ относился к партизанам по-разному. Одни их поддерживали, другие на них доносили немцам. В каждой деревне находились пострадавшие от советской власти и доносившие на тех, кто лояльно относился к партизанам.
Само собою разумеется, и партизаны тоже были разные. Одни боролись против оккупантов и с населением вели себя терпимо, другие не жалели и не щадили никого. Были и такие, кто ушел в лес, чтобы переждать войну. Им было все равно, кто в конечном счете будет править страной – Сталин или немцы, – лишь бы пересидеть, пока война. А там будет видно, к кому прислониться.
Многие отряды почти не участвовали в боевых операциях, ограничиваясь только «снабженческими походами».
Москва не снабжала партизан продуктами, пропитание и одежду они добывали в основном у местного населения. Во время этих операций зачастую вели себя как обычные грабители. Именно так и воспринимало их население. Продовольственные реквизиции проводились регулярно. Из крестьянских домов постепенно исчезла живность: переставали кудахтать куры и по утрам петь петухи. Но быстрее всего прекратили хрюкать свиньи. Свежатину любили все – и партизаны, и немцы с полицаями.
Партизаны могли прийти ночью в деревню, вытащить старосту из постели и тут же на глазах жены и детей повесить его за то, что он, по решению односельчан, разделил между ними колхозную землю. Или просто за то, что пошел в услужение к немцам. Бывали и случаи расстрела партизанами жителей деревень, чьи родственники сотрудничали с немецкой администрацией или служили в полиции.
