В связи с тем, что в городе находились на отдыхе фронтовые части, повысили нормы «выработки» для проституток. Они должны были обслуживать по 20–25 клиентов в день.
Капрал Штайнер жаловался своему земляку, Эриху Клюге, бывшему учителю из Кельна:
– Эти русские женщины жутко закомплексованы. Никакой фантазии. Во Франции у меня была подружка, Мари. Ты представляешь, она кончала уже от того, что я клал руку ей на грудь. А эти русские лежат как бревна. Я вчера использовал свой талон, но моя нимфа была худа и неуклюжа, как велосипед. Впрочем, это не помешало мне использовать все три презерватива. Ха-ха-ха!
Капрал предавался воспоминаниям. Вздыхал.
– Даааа! Франция, это были лучшие месяцы в моей военной жизни. А теперь русский бордель, где после проститутки надо мазать член какой-то вонючей дрянью.
Ефрейтор Клюге утешал:
– Мазать свой член – это еще не самое страшное, что совершает солдат на войне. Это так, к слову. Гораздо хуже, когда нас заставляют превратить в бордель целую страну, и мы, солдаты великой Германии, пускаем по кругу девочек-школьниц и старух.
После того как на вокзале в деревянной уборной под досками нашли убитого финкой немецкого ефрейтора, в центре города построили еще и большой туалет с надписью на русском и немецком языке: «Только для немецких солдат».
Шли дни. Возвращались казаки, дезертировавшие из Красной армии, и те, кто прятался от советской власти. Среди казаков пошли разговоры, что раз большевистская власть закончилась, на территории Войска Донского надо вводить казачье самоуправление, выбирать атамана. Иногороднее население притихло, как будто его и не было.
Прошло две или три недели. В сентябре 1942 года на казачьем сходе избрали штаб Войска Донского во главе с полковником Ерофеем Васильевичем Павловым. Он тут же обратился к немецкому командованию с просьбой разрешить организацию строевых сотен и полков для борьбы против Сталина. Немцы дали неофициальное согласие и разрешили вооружать казачьи части трофейным советским оружием. Павлов поехал по станицам Белокалитвинского района агитировать казаков.
Камышовые крыши казачьих куреней станицы Екатериновская выглядывали из густых зарослей деревьев. За тополями и кривой акацией прятались плетни.
Павлов сидел в углу на колченогом стуле, с тоской посматривал в окно. Его исхудавшее, давно не бритое лицо с опущенными углами рта говорило о крайней усталости. В комнате расположились, где кто сумел, десятка два казаков. На широкой лавке возле окна, искоса посматривая то во двор, то на улицу, сидел станичный атаман.
Павлов перевел на него взгляд:
– Ну, станичники! Что будем делать?
Атаман поднял голову, прищуренными глазами обвел присутствующих.
– Походного атамана выбрать – раз! – загнул один палец. – Конную сотню сформировать – раз! Вооружить – два! На присуде казачью власть установить – три! Правильно я гутарю?
Казаки зашевелились, загалдели:
– Давно пора!
– Чего там мусолить!
Павлов поднялся с места.
– Ну вот и очень хорошо. Давайте прямо завтра Круг и проведем. У нас сегодня вроде казаки от всех станиц. Вот пусть и оповестят казаков по всем хуторам.
На следующий день как в старь с улицы ворвался тревожный гул набата. Из дворов, на ходу надевая на головы фуражки, шли казаки. Иногородние, с хмурыми лицами нерешительно выглядывали из-за плетней и из-за занавесок окон, не решаясь выйти на улицу. Около здания станичного правления уже собралась большая толпа. Густой, тяжелой волной плыл в воздухе набат. На крыльцо станичного правления в сопровождении помощника и других казаков вышел Павлов. На его плечах серебрились погоны, на боку в потертой кобуре висел наган. Окинув пристальным взглядом притихшую толпу, он шепнул что-то писарю. Тот опрометью бросился с крыльца и скрылся в толпе. Набат смолк. Павлов, поправив кобуру, шагнул вперед.
– Господа станичники! – голос его звучал властно, словно он командовал сотней. – Пришел наш час, большевики бегут…
В группе стоящих у крыльца казаков началось движение. Кто-то из них крикнул:
– Сволочь белогвардейская!
На них зашумели пожилые казаки:
– Замолчите, бисовы дети! Дайте человеку договорить.
– Идите вы к чертям собачьим с вашим человеком! Сука он фашистская, а не человек!.. – слышались ответные выкрики.
Павлов, делая вид, что не слышит, продолжал:
– Так вот, станичники, эти самые большевики бегут, и власти бесовской пришел конец. Наше приходит время, и власть на Дону должна быть наша – казацкая! Я и говорю, надо как в старь организовать отряды и сотни казаков, которые смогут стать на защиту Тихого Дона.
Высокий, сутуловатый казак Сазонов решительно пробивался вперед к крыльцу. Станичники плотнее придвигались к крыльцу, ожидая, что он скажет. Сазонов был свой. Казак! В прошлом вахмистр и георгиевский кавалер. Шум постепенно смолкал. Притихли даже старики. Сазонов властно поднял руку, и все замолчали.
– Станичники! Вот он… – в его голосе зазвучала боль. – Вот он, – палец Сазонова ткнул Павлова в грудь, – куда он вас зовет?! Воевать с Красной армией?! С той армией, в которой воюют наши сыны? И мы вновь, как в двадцатом годе, будем рубить своих братов и лить казачью кровушку?
Павлов перебил его.
– Не сынов, а и всякую красную сволоту, тех, кто наших братов в балках стрелял! А потом наши куреня занял. Да мы сейчас тебя!
Рябое лицо Сазонова побагровело. Он сунул руку в галифе. Крутанул пальцем застрекотавший в кармане барабан нагана.
– Охолонь! – в его голосе слышалась угроза, – кровушку пущать мы тоже умеем. Сейчас мы уйдем с майдана. И если кто из вас посмеет тронуть наши семьи… берегитесь… вырубим всех до единого! Не помогут вам тогда ни Гитлер, ни вермахт! Прощевайте, станишники!
Собиралась гроза. Где-то далеко прозвучал глухой раскат грома. Старики закрестились. И не понять было отчего – в страхе ли перед громом или от дерзких слов Сазонова.
От крыльца отделилась небольшая группа казаков. Впереди, держа руку в кармане, шел Сазонов. Колыхнувшаяся толпа пропустила их через свои ряды. Когда площадь осталась позади, Сазонов остановился, спустил курок старенького вороненого нагана.
– А теперь, хлопцы, бегом до дома и седлать коней! Собираемся у моста за мельницей. У кого имеется оружие, берите с собой! Патроны тоже несите. У кого нет коней, приходите пеши. Коней добудем! По домам ма-р-р-ш!
Через десять минут он прискакал к станичной мельнице. В темной и густой воде плавали желтые листья. Соскочив с коня, Сазонов присел на большой камень. Представил, что будет сам лежать в этой холодной слизи и его мертвое тело будут обсасывать затонные сомы. Представил и отвернулся в смущении. Стало стыдно перед самим собой за то, что страх с тусклыми, как у мертвеца, глазами на секунду захватил его сердце в свои липкие лапы.
