Сержант Нефедов, закусив травинку, медленно переводил окуляры бинокля с хаты на хату.
– Вииииижу!
Из-за деревьев выглядывали хоботы танковых пушек. Вился дымок походных кухонь.
Разведчики вернулись, доложили – в станице стоят немцы. Готовятся к маршу.
Через час из станицы выдвинулась колонна грузовиков с пехотой. Впереди двигались мотоциклисты разведки и штабные машины.
Командир дивизии полковник Миллеров вызвал по рации штаб корпуса.
– Кипарис, это Береза… Ответь, прием!
– Береза, Кипарис на связи. Что у тебя, прием!
– Заняли позицию, оседлали дорогу, обзор на три километра вперед. Из станицы выдвигается немецкая механизированная группа, стоим, ждем.
– У них есть танки?
– Пока не вижу… Нет. Точно нет. Только грузовики с пехотой, бронемашины. До роты мотоциклистов.
– Твое решение?
– Атакуем лавой со стороны солнца. Заходим с правого фланга, по полю.
– Как ты без поддержки-то, Борис?
– Используем фактор внезапности. Немцы и опомниться не успеют. Порубим и отойдем.
– А если немцы подтянут танки или самоходки?
– На этот случай приготовил для них подарочек.
– Подарочек-то подарочком, но коробочки Орловской бригады тебя поддержат. Сейчас дам команду. Давай тогда вперед! Только не увлекайся чересчур, а то я тебя знаю. Все, конец связи.
Миллеров оглядел позиции.
Яркое утреннее солнце выкатилось из-за линии горизонта и медленно поднималось над стоящими и лежащими людьми.
– Васильев! Командиров полков ко мне. Срочно!
После получения приказа комдива майор Соколов построил свои эскадроны. Сказал коротко:
– Сейчас мы пойдем в атаку. Биться будем насмерть. Может случиться так, что погибнем все. Но если нам придется погибнуть, то умирать будем с казачьей удалью.
Командир полка еще молод, у него мальчишеские черты лица. А у рта уже тяжелые складки, и глаза взрослого, уже пожившего, много повидавшего в своей жизни человека. Большие, выпуклые, окруженные сеточкой морщин. Не отрываясь, словно прощаясь, долго смотрел на казаков. Знал, что многих видит в последний раз.
Перед атакой казаки сняли с себя все лишнее, что могло помешать в бою – котелки, саквы, плащ-палатки, лишнюю амуницию. Оставили только самое необходимое – оружие, патроны, примотали к прикладам карабинов пакеты с перевязочными бинтами.
Вытянули из ножен шашки. Освобожденная из ножен, жалобно и тонко взвизгнула сталь клинков.
В воздух взлетели три красных ракеты. Командиры полков подали команду: «Поэскадронно! Развернутым фронтом! Для атаки! Марш!»
Казачья лава, развернувшись на два километра по фронту и сверкая клинками, двинулась на немцев.
Поле вмиг запестрело разноцветьем казачьих черкесок, разномастьем скакунов. Над степью клубилась пыль, дрожала земля под ударами копыт. Бряцали клинки, громко фыркали и ржали кони. Вороной Соколова стлался в бешеном намете над горячей сухой землей. Его уши были плотно прижаты к голове, хвост вился по ветру черной лентой, тело напряжено так, что было видно, как под кожей дрожат мышцы.
Комполка на секунду отвел взгляд от ощетинившейся выстрелами колонны, оглянулся назад. Увидел за собой кричащую, визжащую, покрытую серой пылью пеструю лавину и закричал что-то неразборчивое, громкое, страшное, поднимающееся из самого нутра:
– А-а-а-а-а-а-а!..
Следом за конницей двинулась группа танков Орловской танковой бригады, приданная для поддержки атаки. Но уже через несколько минут танки отстали. Через некоторое время они остановились и отвернули в сторону.
Полковник Миллеров, увидев это, побледнел. Он знал, что сейчас несущуюся лаву перережет кинжальный огонь пулеметов, накроет волна осколков.
Но случилось чудо. То ли солнце ослепило наводчиков, то ли Господь на секунду прикрыл казаков своими ладонями, но немецкие пушки ударили с опозданием. И эта секундная задержка спасла многие жизни.
Лава перешла в галоп. И уже через мгновение казачью лаву накрыли разрывы пушек. Визжали над степью ротные минометы. Разрывалась под ногами земля.
Ротный немецкий 50-мм миномет – это страшное оружие. Вырвавшаяся из короткого ствола мина падала почти отвесно, и на месте взрыва оставалась лишь небольшая воронка, размером с десертную тарелку. Но ее осколки разлетались над самой землей и буквально сбривали все живое в радиусе семи-десяти метров. Такие минометы были в каждом пехотном взводе вермахта. Каждый делал до двадцати выстрелов в минуту.
Но конница шла в атаку с такой безрассудной бешеной яростью, что даже мертвые казаки не бросали шашек. Падали вместе с седоками казачьи кони. Но все ближе и ближе был враг. До него оставались считанные метры – сто… пятьдесят… десять.
Уже можно было разглядеть лица с той и другой стороны. Побелевшие от ненависти глаза, оскаленные в крике рты.
Первый ряд казаков врубился в немецкие порядки. Николай Калмыков, Бачир Бек-Оглы, Тихон Беззубченко, Рамазан Потоков, Тимофей Шевченко, Григорий Яворский, Аслан Тугуз, Хизир Дауров. Командир полка Иван Соколов ворвался в немецкую колонну с шашкой в каждой руке. Повод держал в зубах, управлял конем лишь одними шенкелями. Захлебываясь злобой и остервенением, бросал жеребца в орущую стреляющую кутерьму и, мгновенно выхватывая взглядом вражескую форму, крестил шашками налево и направо.
Рядом страшно ругался кто-то из казаков.
– В божину… в креста… сук-и-ииии их!
Взвизгивали клинки, со свистом рассекая воздух. Звучали выстрелы.
– Трах!.. Трах!..
Со звоном вылетали пустые гильзы. Зло ржали кони.
Лезла в глаза и глотку горькая степная пыль. Выжигала изнутри словно отвар полыни. А сверху палило проклятое солнце, и одинаково молили русский и немец: «Господи, за что?!»
– Руби! – слышался крик, и Соколов, не понимая, что кричит, сам бил, рубил, колол!
Рукояти шашек, потные и скользкие от крови, выскальзывали из рук. Лязг и стон висел над колонной, превратившейся в сплошной кусок окровавленного шевелящегося мяса, кричащего от боли.
Но Иван Соколов уже не видел, как дерется его полк. Шальная пуля ударила его в переносицу, и комполка медленно сползал с коня, запрокидываясь на бок. Жеребец под ним неожиданно взвился на дыбы и стал оседать на задние ноги.
После короткой и страшной стычки на поле остались лежать убитые казаки и немецкие солдаты. Там и сям валялись трупы лошадей, оружие, седла, разбитые мотоциклы.
На передних коленях стоял вороной жеребец командира полка. Поблескивающая серебром уздечка была оборвана, поводья болтались, седло сбилось на самую холку, а лопнувшие ремни нагрудника свисали до самой земли. Он тяжело поводил боками, хрипло с протягом дышал, издавая жалобные стоны. Под животом висели окровавленные кишки.
