Через несколько часов кто-то произнес – Москва. Пассажиры прилипли к иллюминаторам, но это была еще не столица. Самолет сделал круг и пошел на посадку. Приземлились они на одном из подмосковных аэродромов, у взлетной полосы уже стояли две черные «эмки».
С аэродрома их доставили на гарнизонную гауптвахту. Несмотря на поздний час, всех накормили горячим ужином, развели по комнатам для комсостава. В каждой комнате стояло по две солдатских кровати, застеленных белыми простынями, тумбочки, стол, большое зеркало. Засыпая, Алексей подумал, что, когда ехали по ночным улицам, не было видно привычных московских огней. Город жил в военном режиме, соблюдая светомаскировку. Но заснуть ему не дали, пришел радостный, возбужденный Рябушинский, присел на кровать:
– Алексей, а ведь живем! Я так думаю, что еще и повоюем. Веришь, до последней минуты не был уверен, что вырвались из этого ада. А теперь вижу, что самое страшное уже позади. Лешка! Нам поверили, значит, скоро снова будем бить фашистских гадов. Четыре года я каждый день и каждую ночь думал об этом. Пусть дают хоть полк, хоть батальон, роту, зубами буду рвать гадов, как в Испании.
Костенко нарочито зевнул:
– Я вам рекомендую пойти спать, Андрей Петрович. Думаю, что завтра у всех будет трудный день, и советую хорошо к нему подготовиться. Мне кажется, что если мы даже и вырвались из лагеря, нам будет ничуть не легче, чем прежде.
Рябушинский обиделся, вскочил с кровати и ушел в свою комнату, рассерженно стуча каблуками. Лежавший в углу Мильштейн подал голос:
– Зря вы так с Андреем Петровичем, он человек искренний, говорит то, что на сердце. В свое время именно за это и пострадал. А уж того, что на допросах перенес, это не каждый вынести сможет. Следователи пальцы дверями ломали, спать не давали, зубы напильником стачивали, стулья на голове ломали, но все выдержал, ничего не подписал и никого за собой не потянул. Может быть, это упорство спасло тех, кто сейчас врага бьет.
Костенко сделал вид, что спит. Мильштейн еще долго что-то шептал, но он не слышал. Глядя в зарешеченное окно на холодные московские звезды, Алексей сцепил зубы, чтобы не закричать и не заплакать от запоздалого страха:
– Господи, я ведь вернулся почти с того света.
Утро началось со звонка будильника. После завтрака вместе с сержантом госбезопасности пришел старик-портной в очках с толстыми стеклами и портняжным метром.
Не задавая лишних вопросов, он обмерил грудь, рост, талию, записал все в толстую дерматиновую тетрадь. Сержант выдал каждому по пачке «Казбека». Арсеньев не удержался и здесь. Едко заметил:
– Наша ценность возрастает с каждым днем, вчера курили Беломор, сегодня Казбек, не исключено, что завтра нам будут давать уже «Герцеговину-Флор».
Рябушинский резко оборвал его:
– Не исключено, что с таким настроением ты очень скоро будешь опять выпрашивать у блатных закрутку махорки.
Все сделали вид, что не заметили ссоры. Уже после обеда привезли новую форму. Алексей расправил перед зеркалом складки под портупеей. Из зеркала на него смотрело чужое, но страшно знакомое лицо, с посеребренными висками и упрямой складкой у рта.
Вечером привезли парикмахера, он постриг и побрил Костенко, побрызгал на него «Шипром», улыбнулся, оставшись доволен своей работой. Алексей прикрыв глаза оставался сидеть в кресле. Давно уже забытый запах одеколона, щелканье ножниц растревожили сердце. Неожиданно стало страшно от чувства, что это лишь сон, и ощущения близости пропасти. Костенко встал, одернул гимнастерку, кивком головы поблагодарил мастера.
С улицы донесся гудок машины. Появился тот же сержант, что привозил закройщика.
– Машина пришла, – сказал он.
Сержант проводил к машине, предупредительно приоткрыл заднюю дверь. «Эмка» мягко урчала мотором по непривычно тихим и пустым московским улицам, выхватывая светом фар серые стены домов, заснеженную дорогу, столбы фонарей. Автомобиль остановился у подъезда серого монолитного здания с множеством окон-бойниц. Наркомат обороны, Главное политуправление.
Сопровождавший предъявил охране пропуск, провел в здание. Несмотря на поздний час, в управлении шла работа. Стрекотали пишущие машинки, по коридорам сновали люди в военной форме.
Дежурный офицер проводил Костенко в приемную представителя Ставки Верховного. Здесь в напряженном ожидании сидели несколько генералов и полковников. Стояла звенящая, напряженная тишина – лишь было слышно, как одышливо свистят легкие тучного полковника в соседнем кресле.
Просидели в приемной около двух часов. Адъютант представителя Ставки, высокий и вышколенный, в блестящих как зеркало сапогах приглашал ожидающих в кабинет.
Тот, чью фамилию называли, испуганно вскакивал, одергивал складки кителя и скрывался за дверью. Все сидящие в приемной военные были в больших чинах, солидные, далеко не молодые, но сейчас напоминали провинившихся школьников, вызванных к директору школы. Из кабинета они выскакивали раскрасневшимися или, наоборот, побледневшими, как после хорошего нагоняя.
Подошла очередь Алексея Костенко.
– Костенко, пройдите, – сказал адъютант, открывая белую дверь.
Строевым шагом Алексей зашел в кабинет, застыл на мягком ковре. В полуосвещенном кабинете, за большим письменным столом сидел невысокий чернявый человек с растрепанными жесткими волосами. Электрический свет настольной лампы бросал на его лицо серую тень. Представитель Ставки был худощав, казался темным, мрачным, усталым. Зловеще чернели мешки под его глазами. Сопровождающий офицер бесшумно исчез, плотно прикрыв за собой дверь. Алексей вытянулся, щелкнул каблуками:
– Товарищ армейский комиссар 1-го ранга, осужденный по статье 58 УК РСФСР Алексей Костенко по вашему приказанию прибыл.
Армейский комиссар нахмурился, просверлил пронзительным взглядом, резко бросил:
– То, что вы еще можете шутить, это хорошо, Алексей Петрович. Значит, дух ваш не сломлен и вы не держите обиды на Советскую власть. Нам как раз такие люди и нужны. – Его голос был резким, отрывистым. – Должен вас поправить, представляться следует не осужденный, а подполковник Костенко. Тем более что мы с вами хорошо знакомы. Вы служили у меня в 46-й дивизии. Но здесь вы не по случаю нашего знакомства, а потому, что приговор по вашему делу отменен. Вы восстановлены на службе и в партии. Нам предстоят тяжелые бои на Юге и на Кавказе. А вы зарекомендовали себя храбрым и думающим командиром. Сейчас вы поступаете в распоряжение Инспекции пехоты РККА. С сегодняшнего дня назначены ответственным представителем Главного управления формирования и укомплектования РККА на Южном фронте. Потом будет видно, на какой участок вас необходимо направить. Сегодня ночью вы отправляетесь на фронт.
Нажал кнопку звонка. В кабинет мягко вошел полковник.
– Вот этот, – представитель Ставки кивнул головой в сторону вошедшего, – подготовит вам документы и все необходимое. Вы свободны!
* * *
