Лошади, тащившие пушки, были худы и измотаны. На острых хребтах и боках виднелись следы струпьев от ударов кнутов и палок. Усталые животные обреченно тащили орудия, хрипя и приседая на задние ноги. Иногда они останавливались, затравленно дыша и раздувая ввалившиеся бока. Удар кнута срывал их с места. Присев на задние ноги, кони срывали пушку с места и волокли ее за собой. Цепляясь со всех сторон за щитки орудий, брели усталые, изнуренные бойцы.
Сколько прошло времени, Муренцов не помнил. Пришел в себя от громкого крика одного из красноармейцев:
– Товарищи, распрягай коней! Бросаем пушки и уходим!
Все разбежались, и Муренцов остался один в чистом поле, у брошенных пушек. Кружилась голова. Дрожали ноги, и он лег на землю с одной мыслью:
– Один. Один… Что делать?
Он сам не знал ответа на свой вопрос. Мысли путались в голове, и он то впадал в забытье, то вновь приходил в себя.
Непонятный шум привлек его внимание. Привстав и оперевшись на локоть, Муренцов увидел бредущую по дороге лошадь, запряженную в бричку. Увидев человека, лошадь стала. Сергей кое-как добрался до повозки и завалился на ее дно. Немного постояв, лошадь сама тронулась с места.
Муренцов не помнил, сколько времени он трясся в гремящей повозке. Лошадь неторопливо брела по обочине дороги, иногда наклоняя голову и срывая губами пыльную траву.
Воздух дрожал от зноя, трещали кузнечики. Ночью пошел дождь, мелкий, противный. Муренцов озяб, тело била дрожь, губы посинели. Лошадь остановилась в какой-то деревне. Пахло коровником, дождем и полынью. Дождь пошел сильнее. Муренцов натянул на голову ворот шинели, забылся. Деревня будто вымерла. Очнулся он на рассвете, кто-то тормошил его. С трудом открыл глаза – над ним склонилась какая-то закутанная в платок женщина. Было не до разговоров и не до вопросов. И так все было ясно, красноармеец, окруженец. Женщина помогла ему дойти до избы, усадила на лавку у теплой печи, дала кружку воды. Вскоре в избу вошли еще несколько красноармейцев с оружием и без. Среди них было несколько раненых. Кому-то помогали идти, кто-то шел сам, опираясь на винтовку или палку.
Прошло немного времени, и раздался крик: «Немцы!»
Все, кто был способен двигаться, побежали огородами к лесу. Немцы начали стрелять по бегущим людям, раздался хохот, крики на немецком:
– Рус, рус, хальт!
Потом стрельба прекратилась, и в избу ворвались фашисты. С криками и шумом они обыскали раненых, собрали оставшееся оружие и уехали.
К вечеру в избу пришли хозяин с хозяйкой, принесли ведро картошки, сваренной в мундире. Кто-то спросил о судьбе бежавших красноармейцев. Хозяин опустил вниз глаза:
– Постреляли почти всех. Наши деревенские, кто помоложе, копают им могилу на околице.
Прошло два дня неизвестности. Раненых красноармейцев местные жители разобрали по своим избам. Муренцова поселили у Семеновых. Хозяева дома – старики, у них была дочь Вера. Это она остановила лошадь и помогла Муренцову дойти до хаты. Лет ей было около тридцати, муж погиб в финскую войну. Муренцов прожил у стариков около месяца. Кормили тем, что ели сами, – картошка, хлеб, молоко. На полях и в лесу паслось много раненых и брошенных коней. Их забивали, туши разрубали топором и на телегах увозили домой, делали солонину. Этот «приварок» хорошо поддержал силы ослабевшего Муренцова. Спал он на мешках, набитых соломой. Укрывался шинелью и всяким тряпьем.
Однажды Вера сообщила, что в селе появились полицаи, которые ходят по домам и ищут раненых красноармейцев. На двери бывшего сельсовета вывесили распоряжение местного старосты, строго предписывающее сообщить о том, у кого содержатся раненые. За неисполнение грозили расстрелом. Вера сказала Муренцову, что ему надо уходить. Рано или поздно полицаи прознают и будет беда.
То же самое вечером сказал и отец: «Уходи от греха».
Он стоял, прочно расставив ноги в тяжелых сапогах, в одной рубахе, без шапки, и смотрел на Муренцова жалостливо и брезгливо.
В разговор вмешалась Вера и сказала:
– Как же он пойдет, батя? День-деньской на дворе, а он ведь и ходить-то почти не может, даже убежать не сможет.
Старик цыкнул на дочь, но выстругал палку и принес ее Сергею. Вера собрала котомку с едой. Стиснув зубы, он побрел по дороге. Примерно через час вдали показались серые избы. Там в селе он и натолкнулся на немцев. Загорелые и жизнерадостные парни радостно гоготали, выливая друг на друга ведра колодезной воды. Из-за зарослей деревьев торчал закопченный хобот танковой пушки. Муренцов попятился, но в спину ему уперся ствол винтовки:
– Ну шо ты заупынився, пийшов вперед!
У человека, обутого в немецкие брезентовые сапоги и одетого в гимнастерку, было очень нехорошее лицо. Он передернул затвор винтовки, досылая патрон в патронник. Едва переставляя ноги, Муренцов побрел по селу, сопровождаемый рыжеусым селянином с винтовкой, неожиданно вынырнувшем из пожара его молодости.
Немецкие танкисты не обратили на него никакого внимания. Немолодой унтер, сидя на башне запыленного танка, извлекал из губной гармошки какую-то грустную мелодию, двое солдат, раздетых по пояс, обтирались полотенцами, радостно кряхтя и подставляя солнцу свои счастливые, жизнерадостные лица.
В середине села, у какого-то здания или сельской конторы, стояли грузовики с натянутым тентом, слышалась гортанная немецкая речь. «Штаб, наверное», – зачем-то отметил про себя Муренцов, шагая по безлюдной, вымершей улочке. Серое бревенчатое здание, куда его привели, оказалось сельской школой. Во дворе дымилась полевая кухня, у дверей стоял часовой с автоматом. Муренцова втолкнули в подвал, в котором раньше наверное хранился школьный инвентарь – сломанные парты, краска, метлы. Защемило сердце от неповторимого запаха мела, мокрой школьной тряпки. На раскиданной по земляному полу соломе сидело и лежало около двух десятков красноармейцев. Многие были без гимнастерок, в серых от пыли и грязи нательных рубашках. Попав в полутьму подвала после слепящего солнца, Муренцов на мгновение ослеп и споткнулся, зацепившись за чьи-то вытянутые ноги. Лежащий человек что-то пробормотал сонным голосом и захрапел, перевернувшись на другой бок. Привыкнув к темноте, Муренцов увидел несколько человек, сидевших в дальнем углу. Они передавали по кругу самокрутку. По подвалу потянуло запахом махорки.
Сергей подошел, присел рядом. Умолкнувший было с его появлением разговор возобновился с новой силой.
– Эти сказки про скорую победу оставьте своим политрукам. Я немца знаю с 15-го года, хороший солдат, храбрый, умелый, дисциплинированный. Они будут переть до конца, тем более что воевать им есть чем, считай, вся Европа на них работает. Смотрите сами, немцы пешком не ходят, кругом танки, грузовики, мотоциклы, даже велосипеды есть. У каждого солдата автомат или карабин, в каждой роте минометы, пулеметы, поддержка с земли и воздуха. Но самое главное, у немецкой армии отличная выучка и уже двухгодичный опыт войны. Они берут не грубой силой, а отличной организацией, взаимодействием войск, тактическими приемами. А что у нас? Старая трехлинейка, с которой я еще против Врангеля воевал, да и то одна на десять человек. Есть еще обмотки, солдатское терпение да извечное русское «авось».
