Значит, выхода нет. В обоих случаях конечная станция – это зэковское кладбище с номерком на левой ноге вместо обелиска с красной звездой. Что остается? Перегрызть себе вены? Вздернуться на куске простыни? Так ведь не дадут, коридорный вертухай не отходит от глазка. Пять шагов вперед, пять назад. Много лет живя за границей и занимаясь разведкой, он конечно же слышал о существовании другой жизни, в которой арестовывали людей, судили, стирали в лагерную пыль. И хотя среди них было много знакомых, все равно не возникало мыслей о том, что же это за государство мы создали, если все руководство состоит из предателей? А если большинство арестованных не предатели, тогда что?.. Почему один человек обладает властью рубить головы полководцам Гражданской войны и соратникам Ленина? Но тогда он не задавал себе вопросов и не мучился сомнениями. Мир казался предельно ясным. А потом, будто топор палача из страшного сна, грубо и бесцеремонно отсек все самое дорогое, что у него было. Прошлую жизнь, настоящую, напрочь лишил будущего.
Кто виноват?.. Что делать?.. Два извечных русских вопроса, на которые нет ответа.
Ты ведь сам строил это государство, защищал его безопасность и охранял его интересы. Ты был готов умереть за власть Советов, но даже не мог представить, что умирать придется в советской тюрьме и от пули советского солдата. Это ведь при тебе создавался аппарат ВЧК, ОГПУ, НКВД. При тебе начались и продолжались репрессии, аресты старых товарищей, которых знал еще с Гражданской. Почему молчал тогда? Малодушничал или в самом деле верил в непогрешимость сталинского руководства и органов? Значит, виноват сам, получил то, что заслужил. И задавал себе Костенко один и тот же вопрос:
– Кто же ты, Сталин? Сумасшедший? Злодей? Кто-оооо?
На допросах он ничего не признал и не подписал. Он отрицал сотрудничество с французской разведкой, польской, английской, германской. Отрицал подготовку заговора, отрицал все. Знал, что сопротивляться бесполезно, переломают пальцы, ребра, зажмут дверями яйца, но ничего с собой поделать не мог. Сопротивлялся как мог, зная, что в случае признательных показаний последуют аресты его друзей и сослуживцев. Но совсем неожиданно его оставили в покое, может быть забыли, может, сделали вид, что не до него. А скорее всего, пошла охота на более крупного зверя. А тут еще в воздухе запахло войной, бывший ефрейтор наглел с каждым днем. Костенко еще в 37 году, после возвращения из Испании докладывал в Москву, что через три-четыре года Гитлер превратится в такую акулу, которую будет очень трудно остановить. Конечно, Сталин тоже готовился к войне, спешно перевооружал армию, разворачивал и комплектовал новые дивизии, подтягивал к границе войска, но и тут же рубил головы всем, кто мало-мальски умел воевать. Всем, кто сделал военную карьеру не на доносах, а ценой собственной крови.
В том же НКВД в последние годы появился новый тип людей с незапоминающимися лицами и такими же пустыми глазами, как у этого коридорного вертухая.
Немецкие самолеты уже бомбили советские города, пограничные заставы обливались кровью, ожидая, что с минуты на минуту подойдет на помощь могучая Красная армия. Танковые клинья генерала Гудериана в клочья рвали оборону войск, пылали села и города, а бывший капитан госбезопасности Алексей Костенко все шагал и шагал по своей камере, вспоминая и пересматривая всю свою жизнь.
В июле 1941 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его к 25 годам исправительно-трудовых лагерей, с конфискацией имущества. В этом же месяце его этапировали в один из лагерей республики Коми. Воюющей стране не хватало леса, угля, нефти, золота. Все это должны были добыть вчерашние военные, профессиональные разведчики, дипломаты, партийные и хозяйственные работники. Советская власть уравняла их в правах с раскулаченными крестьянами, бывшими меньшевиками и эсерами, бандитами и налетчиками.
Алексей ничего не знал о судьбе своей семьи. Жена с сыном просто исчезли из его жизни, и он гнал от себя мысли, что они повторили его судьбу, судьбу изменника Родины.
* * *
Командир 6-го кавалерийского корпуса Иван Семенович Никитин при выходе из окружения был ранен и в бессознательном состоянии захвачен передовыми немецкими частями. Очнувшись, в сумеречном свете керосиновой лампы он увидел побеленные стены, кровати.
– Что это?.. Где я?.. В госпитале? Значит, у своих?..
Было жарко. В печи потрескивали сухие дрова.
На соседней койке метался раненый. Почему нет врача? Где медсестра?
Никитин сделал попытку встать, но ноги не слушались. Тогда он попробовал закричать, позвать на помощь. Но в ответ услышал немецкую речь. И Никитин понял – он в плену. От отчаяния сжалось сердце, и он заскрипел зубами, бессильный что-либо изменить.
К нему подошел врач в белом халате. Наклонился, взял за руку, нащупывая пульс. Блеснула золотая оправа очков.
– Вас волен зи?
Не получив ответа, врач вышел из комнаты. Скрипнула дверь. Почти тотчас раздался стук кованых сапог и к койке генерала подошли два офицера. На плечах блеснули серебром офицерские погоны.
Офицеры остановились. Один из них с погонами гауптмана наклонился к кровати и некоторое время смотрел в лицо Никитину. Затем сказал несколько фраз по-немецки. Второй офицер вытянулся и выпалил скороговоркой по-русски.
– Мы есть представители германского командования. Из ваших документов следует, что вы есть командир 6-го кавалерийского корпуса генерал Никитин. Вы готовы подтверждать это?
Слова доносились до Ивана Семеновича, как сквозь вату.
– Да… Подтверждаю, – тихо проговорил он. – Я генерал-майор Никитин.
– Вас будут лечить немецкие врачи. Кормить. Заботиться о вас. Когда вы пойдете на поправку, мы вас навестим. Ауфидерзеен.
После того как генерал-майор Никитин встал на ноги, к нему вновь приехали немецкие офицеры. На этот раз один из них был с погонами оберста, немецкого полковника. Сопровождавший полковника офицер остался во дворе, а он сам присел на принесенный санитаром стул. Потирая ладони, сказал, доверительно наклонившись к Никитину:
– Ну-с, господин генерал. Как ваше самочувствие?
Генерал открыл глаза. Приподнялся на локте.
– Хорошо, уже можете расстрелять.
– Ну что вы! В этом пока нет необходимости.
– А вы хорошо говорите по-русски, господин полковник.
– Это неудивительно, господин генерал. В свои молодые годы я служил в русской императорской армии. А сейчас предлагаю вам службу в германском вермахте.
– Это невозможно, и я не могу принять ваше предложение, – взвешивая слова, ответил Никитин. – Я генерал Красной армии.
– В мире нет ничего невозможного. Ваш маршал Буденный когда-то сказал, что лучше быть маршалом в Красной армии, чем офицером в Белой. Как знать! Может быть, вы тоже станете фельдмаршалом в русской армии.
– Нет, – мотнул головой Никитин.
Немецкий полковник смотрел на него долго и сочувственно. В его глазах отражался русский генерал, койка с серым солдатским одеялом, кружка с водой, стоящая на табурете.
