– Патронов принесли?
– Принесли. – И долговязый боец, которого два дня назад чуть не застрелил особист, тряхнул плечами, за которыми торчал мухор вещмешка. Сидор с боеприпасами был набит туго. Лямки глубоко врезались в плечи бойца.
– Тогда будем выполнять приказ, – подтвердил Воронцов и подозвал к себе Донцова и Селиванова. – Вот вам, ребята, и патроны. Зарядите диски. Привал – полчаса. Разрешаю открыть две банки тушёнки. Костра не разводить. Смирнов – в дозор.
Бойцы и курсанты сразу оживились. Донцов и Селиванов помогли долговязому снять тяжёлый вещмешок, в котором похрустывала россыпь винтовочных патронов. Распустили лямки и тут же начали набивать пулемётные диски. Дисков было два.
– Старшина, – спросил Селиванов, – а кухню вы там не раскулачили?
После того как у них появился пулемёт, а нелюбинцы принесли мешок с патронами, Селиванов оживился и даже кашлять стал реже.
– Сёмина, что ли? – Старшина Нелюбин неторопливо, старательно, словно пустил в дело последнюю щепоть, свёртывал самокрутку. – А что его раскулачивать? Сёмин сам прибёг, когда прослышал, что мы к вам на подмогу выдвигаемся. Вон сколь харчей отвалил на наше обчество! По полторы банки на нос! И сухарей. – Послюнил, бережно прижал большим пальцем самокрутку. – Ребят опять выбыло много. Чего ему теперь жалеть?..
Последние слова старшины Нелюбина немного притушили настроение отряда. Но желание хорошенько поесть и хоть немного отдохнуть и просушить одежду было всё же сильнее. Везде было сыро, холодно, неприютно. Везде гулял ветер, содрогал каждую былинку. В низинах стояли лужи, тускло поблёскивали, отражая серое металлическое небо. Те, у кого были худые сапоги, стали переобуваться, отжимать портянки. Другие протирали затворы винтовок. Воронцов вытащил из кармана десантный нож и принялся откупоривать банки.
– Только за то, что в такую пропасть самолёты не летают, надо Бога молить, чтобы этот дождь никогда не кончился, – рассуждал старшина Нелюбин и заботливо оглядывал своих товарищей.
Канонада доносилась уже с северо-запада. Это могло означать, что либо драка шла на одном из флангов, либо передовой отряд с боем отходил к реке Шане.
– Как вы шли? – спросил Воронцов Алёхина. – Прежней дорогой? Или обошли тот сосняк?
– Обошли.
– Ничего там не видели?
– Ничего. Всё тихо. Дорогу перешли осторожно, следов не оставили.
– Как ты думаешь, они всё ещё там, в деревне?
– Если у них задание контролировать брод и мост, то они оттуда не уйдут. Оттуда, по прямой дороге, рукой подать до станции. Я думаю, пока наши держат Воронки и мост через Изверь, они не уйдут.
– Просто так они сидеть тоже не будут.
– Они сидят здесь не просто так. Контролируют переправу. Если у них такое задание, будут сидеть в деревне до тех пор, пока не поступит новый приказ.
– А новый приказ поступит, когда здесь произойдут существенные изменения.
– Ну да. Когда нас, к примеру, отсюда вышвырнут.
Полчаса пролетели быстро. Две банки тушёнки разошлись ещё быстрее.
Воронцов подошёл к Смирнову, сказал:
– Назначаю тебя командиром второй группы. Дотемна вы должны успеть окопаться.
Дозор делился на две группы.
– Успеем. Кого мне брать?
Алёхина и Селиванова отдать Смирнову он не мог. И Донцова с его «дегтярём» и двумя полными дисками тоже надо было брать с собой. Если немцы из деревни не ушли, их оттуда надо будет выбивать. В группе должны быть надёжные люди.
– Старшина, – сказал Воронцов, – отберите шестерых бойцов и – в распоряжение сержанта Смирнова. Смирнов, а теперь слушай задачу вашей группы. Вернётесь в устья, откуда мы только что пришли, окопаетесь возле дороги и будете держать её до двенадцати ноль-ноль завтрашнего дня. Ни одна живая душа не должна пройти в сторону станции. Ровно в полдень начнёте самостоятельный отход в сторону моста через Шаню. Это километрах в пятнадцати отсюда на северо-восток. Мост будут удерживать наши. Нас не ждите. С этой минуты мы действуем самостоятельно. Каждая группа имеет свою задачу.
Смирнов выслушал, усмехнулся:
– Ну и войско ты мне всучил, командир. Хоть бы Селивана с пулемётом оставил.
Старшина Нелюбин выслушал приказ и, сделав вид, что не расслышал слов своего нового командира, сунул в карман промасленную тряпицу, которой всё это время тщательно протирал затвор и патронник своей винтовки, поднялся на колени и клюнул своим скрюченным прокуренным пальцем по очереди шестерых из своего отряда:
– Нефёденков, Малашенков, Тимошенков, Егоренков, Колядёнков и ты, хвершал. А вы, братцы, кого я не назвал, поступаете с сего момента в полное и беспрекословное распоряжение товарища сержанта Воронцова. Всё понятно? Ну, раз всё понятно и вопросов нет, сполняйте. И чтоб, ёктыть, никаких пререканий. Вы мне роту не позорьте. Вон как бились… Патроны и харчи поделить поровну, по справедливости. По стрелкам и едокам.
Рассовали по мешкам и карманам гранаты и патроны. Поделили продукты. Попрощались.
Группа Смирнова ушла. Перед уходом Смирнов отвёл Воронцова в сторону и сказал:
– Ты ранен. Давай, пока не поздно, иди в отряд, в Воронки. Я останусь с твоей группой, а старшина поведёт своих. Никто тебя не посмеет осудить. Покажешь свою руку Петрову, и он отправит тебя на первой же машине.
– Петров знает о моей ране. Он меня перевязывал. Я остаюсь.
– Тогда хотя бы не забудь сделать перевязку. А может, сейчас перевязать? У старшины санинструктор есть.
– Да какой там санинструктор? Нелюбин его три дня назад на эту должность назначил из ездовых.
Смирнову пора было уходить. Но он не уходил, и Воронцов понял, что он хочет что-то сказать ещё.
– Как ты думаешь, Сань, попрут они на нас? Или будут всё же атаковать там, на шоссе?
– Они пойдут по одной из дорог. Или по всем сразу. А поскольку там, на шоссе, им уже наломали…
– Я тоже так думаю. Жалко, моих ребят рядом нет.
Помолчали.
– Так что, Стёпа, держись там. – Воронцов впервые назвал Смирнова по имени.
– Значит, пополнения не будет.
– Не будет. Ты же слышал приказ.
– Если так, то, Сань, хреновая наша доля. Прощай, дружище.
– Прощай, Стёп. Если уж совсем край, присылай связного. Мы тут, на левом фланге, одни. Никого больше нет.
Смирнов поправил на плече ремень автомата, окинул глазом своё войско, уже миновавшее лощину, слизнул со вздёрнутой губы дождевую каплю и вдруг подмигнул Воронцову:
– Назывался он Авдеем и Марьяну обожал…
К вечеру дождь прекратился. Небо очистилось, озарило окрестности, высветлило речную глубь, и все вдруг увидели, что вода в Извери не чёрная, как казалось до сих пор, а прозрачная, а на песчаных отмелях даже золотая, как молодые березняки, с которых даже дождь не смог смыть последнюю листву.
