– Ну, давай, Владимир Иванович, за твоё возвращение и за здоровье всех, кого мы сегодня успели отправить в тыл живыми.
– Да, жалко Тимофея, – задумался Базыленко. – Недолго ему повоевать пришлось. Он у нас в училище лучший стрелок! Как он эту вышку срубил! Вместе с корректировщиком и снайпером – к чёрту! Да, кстати. Сегодня одна из наших позиций была как раз возле того поля, где стояла вышка. Мы стреляли по пехоте. А твои ребята лихо уделали целый отряд немцев, которые зашли нам во фланг. Если бы не твои курсанты, не сидели бы мы сейчас и не пили за здоровье живых и за упокой мёртвых.
– Кто? Старший сержант Гаврилов?
– Да, Гаврилов и ещё двое. Воронцов и Макуха.
– Хорошие ребята. Всех отмечу в рапорте.
Они сдвинули кружки, выпили.
– Поешь и отдохни. Жизнь, видишь вот, налаживается. Кухня у нас теперь есть. – И Мамчич подставил к комбату дымящийся котелок, который принёс в землянку курсант. – Утро уже скоро.
Базыленко кивнул и молча принялся за кашу. Последняя фраза, произнесённая Мамчичем, означала многое. Утро – это начало нового дня и, по всей вероятности, новой атаки. Прикончив кашу, Базыленко спросил:
– Танки так и не пришли?
– Утром придут.
Базыленко внимательно посмотрел на ротного. Тот не отводил взгляда. Они понимали друг друга без слов.
– У меня осталось два взвода. Два неполных взвода от всей роты. Вместе с ватагой Нелюбина. Половина из них имеют лёгкие ранения и только потому пока ещё не отправлены в тыл.
– А у меня в батарее из четырёх орудий осталось только два. У одного повреждён накатник. Вот, к утру, может, отремонтируют. У другого сильно изношен ствол. Ненадёжное. Два раза колесо отваливалось, когда перекатывали с позиции на позицию.
В углу на пустых ящиках и досках, принесённых, видимо, из деревни, была устроена лежанка. Базыленко захмелел, вернулась усталость, и он стал поглядывать в угол.
– Ложись-ка, Владимир Иванович. Когда-то ещё поспать придётся? Завтра снова по танкам стрелять.
– Да уже сегодня.
– Ну да.
– А ты что, уже выспался?
– Да нет, я и не ложился, – махнул рукой Мамчич. – Уснуть не могу. Бессонница. В голове гудит.
– Это после контузии. Со временем пройдёт. Сержант твой, Воронцов, который сегодня со мною был, тоже головой треплет. Плохо слышит. Ранило его. В руку.
– Ранило? В руку? Он ничего не сказал.
– Такой человек. Один сразу в тыл побежит, свою царапину бинтовать. А другой и не признается, что у него сквозное пулевое ранение. Вот, Леонтий Акимович, каких ребят мы воспитали.
– Жалко, что приходится их под танки бросать… Ладно, выясню я с Воронцовым. А ты, Владимир Иванович, укладывайся. Пойду посты проверю. И на батарею зайду, скажу, что ты у меня заночевал.
Выйдя в траншею, Мамчич вспомнил рукопашную и бешеные глаза сержанта, заколовшего рослого немца, и то, как умелым рывком тот вырвал из опрокинутого тела крепко засевший штык. «Воронцов… Хороший курсант. Родом, кажется, откуда-то из этих мест. Если выживет в этой мясорубке, станет хорошим командиром. Если выживет…»
ОБРАЩЕНИЕ ГИТЛЕРА К СОЛДАТАМ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ОПЕРАЦИИ «ТАЙФУН»
Солдаты Восточного фронта!
Глубоко озабоченный вопросами будущего и благополучия нашего народа, я ещё 22 июня решился обратиться к вам с требованием предотвратить в последнюю минуту опаснейшую угрозу, нависшую тогда над нами. То было намерение, как нам стало известно, властителей Кремля уничтожить не только Германию, но и всю Европу.
Вы, мои боевые товарищи, уяснили за это время два следующих момента:
1. Наш противник вооружился к готовившемуся им нападению буквально до зубов, перекрыв многократно даже самые серьёзные опасения.
2. Лишь Господь Бог уберёг наш народ, да и народы европейского мира от того, что варварский враг не успел двинуть против нас свои десятки тысяч танков.
Погибла бы вся Европа. Ведь этот враг состоит в основном не из солдат, а из бестий.
Теперь же вы, мои товарищи, собственными глазами увидели, что представляет собой «рай для рабочих и крестьян». В стране с огромной территорией и неисчислимыми богатствами, которая могла бы прокормить весь мир, царит такая бедность, которая нам, немцам, непонятна. Это явилось следствием почти 25-летнего еврейского господства, называемого большевизмом, который представляет собой в истинном своём смысле не что иное, как самую обычную форму капитализма.
Носители системы и в том, и в другом случае – одни и те же: евреи и только евреи.
Солдаты!
Когда 22 июня я обратился к вам с призывом отвести ужасную опасность, угрожающую нашей родине, вы выступили против самой мощной державы всех времён. Прошло немногим более трёх месяцев, и вам, мои боевые товарищи, удалось благодаря вашему мужеству разгромить одну за другой танковые бригады противника, вывести из строя его многочисленные дивизии, взять в плен громадное число его солдат и захватить бескрайние просторы – и не пустынные, но именно те, за счёт которых наш противник жил и восполнял потребности своей гигантской военной индустрии в сырье самого различного вида.
Через три недели все три важнейших промышленных района окажутся в ваших руках!
Ваши имена, солдаты вермахта, как и имена наших доблестных союзников, названия ваших дивизий, полков, кораблей и авиаэскадрилий войдут в мировую историю, как связанные с величайшими победами за весь её обозримый период.
Вот они, ваши деяния:
– более 2 400 000 пленных,
– свыше 17 500 танков и 21 600 орудий уничтожено или захвачено,
– 14 200 самолётов сбиты или уничтожены на земле.
Мир ещё не видел ничего подобного!
Территория, которую на сегодняшний день завоевали немцы и союзные нам войска, в два раза превышает территорию нашего рейха в границах 1933 года и в четыре раза – территорию английской метрополии.
После 22 июня мощнейшие оборонительные системы противника прорваны, форсированы крупнейшие реки, взяты штурмом многочисленные населённые пункты, крепостные сооружения и укрепрайоны уничтожены или выкурены. С Крайнего Севера, где наши финские союзники вынуждены во второй раз доказывать своё геройство, и до Крыма вы вторглись совместно со словацкими, венгерскими, итальянскими и румынскими дивизиями на территорию противника на глубину порядка 1000 километров. К вам присоединяются испанские, хорватские и бельгийские части, за ними последуют и другие.
Эта борьба – вероятно, впервые – станет борьбой всех наций Европы и будет рассматриваться как единая акция в целях спасения культурных ценностей всего континента.
За линией гигантского фронта вместе с тем ведётся громадная работа:
