– Немец долбает. Танковые пушки. У них звук особый. Полевые орудия мягче бьют. – Помкомвзвода Гаврилов перевёл дыхание, снова вслушался в качающееся, вздрагивающее под чёрным небом зарево. – А это уже наши винтовки. Во, слышите? – И вдруг встрепенулся: – Откуда там наши винтовки? Боевое охранение ушло с пулемётами и автоматами.
Резкие удары мосинских винтовок выделялись среди беспорядочной пальбы, и какое-то время казалось, что именно они там, в лесу, завладели боем, своим напором перекрывая все другие звуки.
– Р-ра-а-а! – вдруг раскатисто пронеслось там.
Но частые звонкие удары танковых пушек потопили этот внезапный крик.
– Братцы! Так это ж наши там!
– Товарищ лейтенант, подсоблять надо!
– Ударим германам в спину – и дело сделано!
– Да погодите вы! – крикнул Ботвинский. – Нет приказа. Без приказа своих позиций не покидать!
– Всем всё понятно? – тут же рявкнул помкомвзвода Гаврилов. – Приготовить гранаты! Не видите, что ли? Наши прорываются!
Последние слова Гаврилов произнёс с таким воодушевлением и восторгом, что курсанты готовы были тут же покинуть свои окопы и ринуться в ночь на помощь прорывающимся.
Ещё в училище порою трудно было понять, кто командовал вторым взводом – лейтенант Ботвинский или старший сержант Гаврилов. Интеллигентный и застенчивый взводный больше был похож на молодого школьного учителя, ещё не освоившегося со своей должностью и миссией. Здесь, на передовой, у помкомвзвода получалось лучше. Грубоватые его команды, сдобренные такими же грубыми армейскими шутками-прибаутками, не вызывали ни отторжения, ни обиды, наоборот, в них курсанты чувствовали уверенность, опыт и основательность бывальца. В бою их всех объединял именно грубый мат и рык старшего сержанта Гаврилова. Взвод сразу же почувствовал: с таким не пропадёшь. Вот и сейчас командиры отделений напряжённо оглядывались на окоп Гаврилова, ожидая, что именно оттуда прозвучит команда.
Лейтенант Ботвинский с пистолетом в руке перебегал от ячейки к ячейке, что-то говорил, указывал на зарево, но, похоже, никто не понимал, что там происходит и что надо делать. Взвод напрягся и приготовился выполнить любую команду. Но Ботвинский не мог отдать её единолично, без приказания ротного.
– Что там видно, Воронцов? – Лейтенант навалился на сырой, скользкий бруствер рядом с Воронцовым.
Лёгким морозцем подсушило землю, опавшую и не опавшую листву, и свежий песок на бруствере покрылся корочкой, которая легко ломалась под руками, обжигала ладони резким сырым холодом. Этот неожиданный пронизывающий холод вдруг напомнил им о том, насколько они беззащитны здесь, на войне, и что любой слепой осколок или шальная, предназначенная совсем другому, пуля может сразить именно его.
– Ничего пока не видно, товарищ лейтенант, – справляясь с собою, с той своей частью, которая буквально тащила его за полы шинели юркнуть на дно окопа и затаиться там, переждать, отозвался Воронцов. – Похоже, действительно наши выходят. Винтовки-то, товарищ лейтенант, наши, точно.
– Похоже.
– Бежит Красная Армия.
– А вот на эту тему помолчи, – резко оборвал его лейтенант и вдруг насторожился: – Ты что имеешь в виду?
– Да ничего.
– Ты, сержант, смотри, среди курсантов такие сопли не размазывай. Все эти разговорчики… За такое, знаешь, в особом отделе по головке не погладят. Так что имей в виду. И курсантов одёргивай, если услышишь что-нибудь подобное.
Похоже, лейтенант, и сам боролся со страхом, и это у него получалось лучше, чем у других. Нужно было просто немного быть похожим на старшего сержанта Гаврилова.
– Всё понял, товарищ лейтенант, – ответил Воронцов.
– А вот это уже хорошо, хоть и отвечаешь не по уставу.
«Хоть бы ушёл куда. Вот пристал…» Лейтенант выговорился, ещё раз назидательно посмотрел на Воронцова и навалился грудью на бруствер. Он молчал. Молчал и Воронцов. Но разговор, который только что состоялся между ними, оставил в душе Воронцова неприятный осадок.
Стрельба в лесу то немного утихала, то возобновлялась с новой и, казалось, гораздо большей силой и ожесточением. Раздался мощный взрыв, и ярко, с вибрирующим треском и скрежетом, полыхнуло густое пламя. Оно сперва ударило вверх, а потом разом опало и расплылось вширь, оплавило кроны деревьев и кромку поля поодаль, озарило лица курсантов, замерших в на брустверах своих окопов в напряжённом ожидании.
– Похоже, танк горит. Так танки взрываются. Боекомплект сдетонировал.
– Чей?
– Чей… Откуда там могут быть наши танки?
– Чем же они его угондобили?
– Да, дела… Наши-то боги войны не стреляют. Молчат.
– Как же наши стрелять будут? Это ж надо на открытую позицию выкатывать. На прямую наводку.
– А слыхали, братцы, артиллеристы-то наши буссоль в Подольске забыли?
– А что это такое?
– Да хреновина такая. Прибор для определения дальности. Чтобы по цели не мазать.
– А как же они стреляли?
– Вот мудаки!
– Как же они так лопухнулись?
– Как… Забыли углём в требе записать…
Курсанты засмеялись.
– Ничего, они и без буссоли лупанули их хорошо.
По поводу буссоли курсанты говорили правду. Ещё утром, когда дивизион начал готовиться к первому бою, вдруг обнаружилось, что нет буссоли. Без буссоли стрелять с закрытых позиций невозможно. Пришлось выкатывать орудия на прямую наводку, что и привело к такому ошеломляющему успеху.
– Там настоящий бой идёт, братцы!
– Что ж мы тут сидим, товарищ лейтенант?
– Прекратить разговоры! Всем оставаться на местах! Это может быть провокацией!
В зареве, в гуще пальбы, снова послышалось отчаянное: «Ур-ра-а-а!» И снова впереймы этому многоустому крику застучали длинными очередями немецкие пулемёты.
– Пулемёты установили.
– По всему периметру лупят. От наших окопов отсекают.
– Теперь вряд ли выпустят.
Сзади послышались торопливые шаги и в траншею обвалился Алёхин. Отряхнул полы шинели, пристроил на бруствере рядом с винтовкой Воронцова свою СВТ и сказал:
– Старшина отпустил. Иди, говорит, Алёхин, воюй.
Ещё после первого боя Алёхина отправили в тыл, в Воронки, сопровождать раненых. Там был организован общий для курсантов и десантников пункт сбора раненых. И вот Алёхин вернулся. Значит, раненых уже отправили в Подольск.
Воронцов вздохнул с облегчением. Отделение снова было полным.
С Алёхиным они вместе, в один и тот же день прибыли в Подольское пехотное училище. И сразу же, с самого первого дня, у них завязалась крепкая дружба.
