«Карманиольцы по знатным их успехам могут простирать свой шаг и на Вислу. Союзный Король Прусский, помирившийся с ними против трактата 1792-го года, для своих выгод им туда, особливо чрез Саксонию, может быть, препятствовать не будет. Всемилостивейшая Государыня! Я готов с победоносными войсками Вашего Императорского Величества их предварить…».
Эти слова Суворов начертал императрице в конце 1796 года, когда смысл кампании 1796 года уже был ясен полководцу. Армия победительного генерала Бонапарта с победами шествовала по Северной Италии. Армии Ж. В. Моро и Ж. Б. Журдана хозяйничали на Рейне. Англо-австрийская коалиция теряла Европу и надеялась на военную поддержку России.
В письме Хвостову Суворов продолжает свои прозорливые рассуждения: «принятца за корень, бить французов… От них она родитца; когда они будут в Польше, тогда они будут тысяч 200–300. Варшавою дали хлыст в руки Прусскому Королю, у него тысяч 100. Сочтите турков (благодать Божия со Швециею): России выходит иметь до полумиллиона; ныне же когда французов искать в немецкой земле надобно, на все сии войны только половину сего». Он мечтал взять Париж. С этой идеей Суворов будет честно носиться до последних дней. То, чего опасался Суворов, случится в 1812 году.
Северная Семирамида по отношению к Французской революции сперва заняла двусмысленную позицию. Государство Бурбонов было извечным противником России – особенно на польском направлении. Екатерина считала, что затянувшаяся смута надолго вычеркнет Францию из ряда великих держав, это вполне устраивало русскую государыню. Но революционный Париж продемонстрировал военную состоятельность, и незадолго до смерти Екатерина упоминает о перспективах европейского похода под командованием Суворова. Императрица к таким грандиозным предприятиям всегда относилась опасливо, не желая рисковать интересами империи.
Столкновения с Францией было не избежать, и Екатерина основательно и осторожно готовилась к войне, которая должна была стать триумфом фельдмаршала Суворова. Но восшествие на престол Павла лишило Суворова возможности ещё в 1796 году проучить Бонапарта, предвосхитив агрессию с Запада. Позже дипломаты антинаполеоновских коалиций не раз вздыхали по потерянному времени, осознавая, что в первые годы правления Павла была упущена возможность додавить Французскую республику и по крайней мере значительно ослабить армию Бонапарта. Потерянное время аукнулось в Аустерлице, под Смоленском и при Бородине – и Суворов не ошибся, анализируя возможный ход событий.
В октябре 1795 года Суворова вызвали в столицу. Ему предстояло проехать по Польше, по местам недавних сражений. Приближенный к Суворову офицер-квартирмейстер П. Н. Ивашев оставил воспоминания о той поездке: «Переехав Вислу и проезжая по Прагскому Предместью, приметно было, с каким удовольствием замечал он, что прошлогодние наши следы зарастали лучшими и правильными зданиями; улыбаясь, сказал: «Слава Богу! кажется, уже забыто все прошедшее». Выезжая из укрепления, часто обращался на то место, где на валу, по окончании штурма, поставлена была для него калмыцкая кибитка и где он принимал варшавских депутатов с предложением о сдаче столицы; перекрестясь, сказал мне: «Вон где ты ко мне подводил их; а волчьи ямы еще не заросли и колья в них живут еще до времени; милостив Бог к России, разрушатся крамолы и плевелы исчезнут».
На совет доктора съездить на теплые воды Суворов отвечал: «Помилуй Бог! Что тебе вздумалось? Туда посылай здоровых богачей, прихрамывающих игроков, интриганов и всякую сволочь. Там пусть они купаются в грязи, а я истинно болен. Мне нужна молитва, в деревне изба, баня, кашица и квас».
Исторический анекдот
После этих замечательных слов он долго, с закрытыми глазами, погружен был в задумчивость. Из разговоров открывалось, что мысли его сильно были заняты раздумьем о новых предначертаниях, готовящихся ему Высочайшею волею. Носились уже слухи о предполагаемой войне с Персиею; он обсуживал выгоды и невыгоды этого предприятия, потом говорил мне: «Как ты думаешь о этой войне? тебе, может-быть, очаровательными кажутся Тамерлановы походы? Бараньи шапки не кавказские удальцы; оне никому не страшны; оне ниже Стамбульцев, а эти слабее Анатольцев; не на оружие их должно обращать внимание, а страшать важнейшие нашим неприятели: фрукты, воды и самый воздух убийственны для детей севера. Великий Петр попробовал и завещал убегать их».
Вторую станцию проехали вечернею темнотою, от безпокойной замерзшей грязи выбитой дороги и заровненной снегом. Граф от непривычки при каждом наклонении в старом дормезе, боясь, что экипаж изломался и падает, часто от страха вскрикивал и после над своею трусостию смеялся. По приезде на станцию, фельдмаршал был очень рад отдохнуть в приготовленной чистенькой хате, с разведенным на передпечье огнем и со взбитою постелью из мягкаго сена; он провел тут ночь до 6-ти часов утра. На другой день нашего путешествия фельдмаршал очень жаловался на безпокойный экипаж и на дурно проведенную ночь; но потом привык и на следующих переездах мог уже предаваться сну очень-покойно». В мемуарах Ивашева мы видим человека, который и в ореоле власти и величия не стал циничным завоевателем. Очень человечные воспоминания о Суворове оставил его соратник по Измаилу и Праге! Но, как видим, не забыл припомнить и суворовские оценки военно-политических узлов.
В Петербурге фельдмаршала встречали как триумфатора. Сперва он остановился в Стрельне, затем провёл день в Зимнем дворце и, наконец, его резиденцией стал Таврический дворец. По приказу императрицы по столице Суворов передвигался в дворцовой карете, а видные вельможи жаждали встречи с героем. Но придворная жизнь пришлась не по нраву солдату: экстравагантными чудачествами он дал это понять Екатерине. Несмотря на мороз, пожилой фельдмаршал не покрывал головы и брезговал шубой.
В Таврическом всё было загодя устроено по суворовскому вкусу. Зеркала занавешены, в гранитной ванне – ледяная вода, в спальне – постель из свежего сена. Это постарался гоф-курьер Евграф Кирьяков со своей командой, подготовившие дворец для триумфатора. За эксцентрическое поведение при дворе граф Воронцов окрестил Суворова «блажным». Зато Державин, которого Суворов принял во дворце как друга, восхитился тем, что фельдмаршал и в ореоле славы сохранил верность себе, остался несгибаемым стоиком:
Когда увидит кто, что в царском пышном доме
По звучном громе Марс почиет на соломе,
Что шлем его и меч хоть в лаврах зеленеют,
Но гордость с роскошью повержены у ног,
И доблести затмить лучи богатств не смеют, —
Не всяк ли скажет тут, что браней страшный бог,
Плоть Эпиктетову прияв, преобразился,
Чтоб мужества пример, воздержности подать,
Как внешних супостат, как внутренних сражать.
Суворов! страсти кто смирить свои решился,
Легко тому страны и царствы покорить,
Друзей и недругов себя заставить чтить.
В марте 1796 года фельдмаршал Суворов был назначен командующим крупнейшей европейской армией, стоявшей в Новороссии. В цветущем Тульчине, в армейской штаб-квартире, Суворов проводил учения и работал над главным своим литературным трудом, который в будущем получит яркое название «Наука побеждать». К тому времени Антинг, служивший некоторое время при Суворове, уже опубликовал первый том жизнеописания фельдмаршала и готовил второй том. Суворов лично вносил правку в текст и советовал Ивашеву строже относиться к творчеству Антинга: «Во второй части Антинг скворца дроздом встречает, много немогузнайства и клокотни: тебе лучше известно, куда пуля, когда картечь, где штык, где сабля; исправь, пожалуй, солдатским языком…». Нет сомнений, что, несмотря на замечания, труд Антинга льстил Суворову. Это был своеобразный реванш за годы пребывания на второстепенных ролях.
