Суворов с уважением, а иногда и с восторгом пишет о польских воинах, которые достойно смотрели в лицо смерти. Сказалась суворовская любознательность и в изучении польского языка, народных традиций, в подчёркнутом уважении православного генерала к католическим святыням. К пленным полякам, не проявлявшим фанатической ненависти к русским, в армии Суворова относились уважительно. Кормили наравне с русскими солдатами, можно сказать, делились скудным пайком. Репрессий против мирного населения Суворов не допускал. Незадолго до штурма Праги, узнав о мародёрстве нескольких солдат из армии Дерфельдена, Суворов едва ли не устроил показательное дело, отчитав почтенного генерала: «Вилим Христофорыч, караул, разбой!». Дерфельден строго наказал провинившихся: их прогнали сквозь строй погонными ружейными ремнями.
Услужливый зефир, обрадуй, воскрились,
Неси к Суворову, неси мой голос лирный!
Любезен, ласков, ты там с громом подружись
И звукам бранных труб вещай приветства мирны.
Летя к нему, не бойсь: приятен им герой;
Пременят для него угрюмость разговоров
И повторят с тобой:
Велик, велик Суворов.
Ермил Костров
Комендант Варшавы Йозеф Орловский – польский просветитель, к которому Суворов питал уважение, – писал пленному Костюшко: «Вас могу утешить великодушие и умеренность победителей в отношении побеждённых. Если они будут всегда поступать таким образом, наш народ, судя по его характеру, крепко привяжется к победителям». В первую очередь великодушие проявлялось в заботе о раненых поляках и дисциплинированном поведении солдат с мирными варшавянами. Иоанн Готфрид Зейме рассуждал о Суворове: «Один из знатных казацких офицеров в Варшаве насильственно похитил к себе на квартиру польскую девушку. Была ли она весталка или нет, не в этом дело; по крайней мере, она не была публичной особой известного класса, чем казак мог бы оправдать подобный поступок. Она нашла случай на публичном параде передать фельдмаршалу бумагу и просить его об удовлетворении за позорное насилие. Полячки одарены грацией и умеют пустить её в ход в общении. Девушка была прекрасна, без чего казак и не сделал бы её своей добычей. Она говорила с увлечением и плакала.
Минёр и пионер (форма образца 1786 г.)
Старый Суворов поднял её, выслушав рассказ о позорном поступке, пришёл в сильный гнев и сам заплакал. Это происходило на открытой площади перед Литовскими казармами. Он позвал губернатора, генерала Буксгевдена, которого управлением жители Варшавы не очень были довольны, и горячо говорил с ним: «Государь мой! Какие неслыханные вещи происходят под глазами у вас и почти под моими! Может быть, станут обвинять меня в том! Разве вы не знаете, что ваша обязанность наблюдать за общественною безопасностью и спокойствием? Что станется с дисциплиной, когда солдат будет видеть и слышать подобные примеры?» Тут Суворов пригрозил ему, что если случится по вине его хотя малейший беспорядок, то он отправит его в Петербург и донесёт государыне». Скептик решит, что эта взбучка Буксгевдену, как и старческие сентиментальные слёзы – лишь демонстрация человеколюбия ради популярности у поляков, ради восхищённых пересудов в европейских гостиных. Не исключено, что и подобный расчёт был в действиях Суворова, хотя XVIII век не был эпохой пиара и информационных технологий, когда каждый шаг политика взвешивается «на резонанс». Но ни одного суворовского приказа, который хотя бы косвенно можно считать провокацией мародёрства, не существует! Допусти Суворов подобную вольницу, ослабь дисциплину – и очень скоро сотни крепостных солдат стали бы примаками, дезертирами, беглыми. Между тем в армиях Суворова такого дезертирства всегда было «по минимуму».
Ищите истинной славы,
идите по следам добродетели.
Последней я предан, а первую замыкаю
в службе Отечеству.
А. В. Суворов
Необходимо сравнение судеб Варшавы и других крупных городов, покорённых во время революционных и колониальных войн того времени.
Обратимся и к свидетельствам с польской стороны. Сохранились записи Збышевского о пражских и варшавских событиях:
«Ещё в воскресенье началась атака шанцев, но частый с них огонь из пушек заставил москалей отступить. В понедельник Кемпа (остров. – АЗ.) напротив Золиборжа, особенно же Сасская, были атакованы с необыкновенною яростью, однако москали были вытеснены с обеих Кемп с значительною потерею. Во вторник, около 5 часов, москали, пользуясь густым туманом, начали атаку разом на все батареи. Наши дезертиры выдали пароль. Но всё-таки ещё мы держались. Окопы у Яблонны, занятые литовским войском, предводимым всегда несчастливым Ясинским, были защищены менее часа, после чего левое крыло, всё состоявшее из литвинов, оставив батареи и орудия, отступило к Висле и переправилось через неё вплавь. Многие в ней потонули. Были бы счастливее, если бы потеряли жизнь в мужественной обороне. Московские пушки пробрались из-за окопов при Висле к дому Бугоцкого. Поставивши их у Вислы, на Тамке, открыли из них по Варшаве частый огонь. Однако наши орудия с террасы замковой и дворца князя Нассау, особливо кадетские, тотчас принудили их замолчать.
Находившиеся на Праге войска, будучи обойдены с тылу, должны были пробиваться, большая часть их отступила по мосту в Варшаву. Правое крыло держалось долее, а затем, после мужественной обороны, повернуло за Грохов, и что там с ним и с его орудиями сделалось – неизвестно… Президент Закржевский и главнокомандующий Вавржецкий дали доказательство величайшего присутствия духа и мужества. По первым выстрелам из пушек они устремились на Прагу и побуждали всех к бою. Бедный Закржевский положительно надорвал себе грудь, а тут ещё, суетясь по Праге то туда, то сюда. Упал с лошади и сильно ушибся. Едва его спасли от неприятельских рук… Печальное состояние Варшавы увеличивал вид несчастной Праги. Как только вышли из неё наши войска, разъярённый москвитянин начал её грабить и жечь. Были вырезаны все без разбора. Даже в Варшаве были слышны вопли избиваемых и роковое московское ура. Пожар начался от соляных магазинов, потом загорелось предместье у Бернардинов, наконец, запылал у моста летний дом Понинского. Всё это, вместе с воплями наших и яростью москалей, представляло ужаснейшую картину… были беспощадно умерщвлены, кроме тысячей других, мостовые комиссары: Уластовский, Дроздовский и проч. Нашлись, однако, некоторые сострадательные московские офицеры, которые хотели защитить невинных жертв, хотели остановить пожар, но все их усилия не были в состоянии сладить с разнузданными солдатами, коим был позволен грабёж.
Смотрела сердобольная Варшавы на показанный на Праге страшный измаильский пример, видна была вся ярость этого варварства». Характерно, что Збышевский пытается принизить воинскую доблесть штурмующих, указывает на отступление основных польских сил в Варшаву и ничего не пишет об их разгроме в Праге. Память избирательна. Это вполне естественно.
