Рядовой Казанского карабинерного полка (форма образца 1786 г.)
Восставшие не могли забыть, как безропотно король следовал высокомерным предписаниям Репнина, как превращался в марионетку. Теперь Станислав Август пытался сотрудничать с Костюшко, не искал контрреволюционных тайных связей с русскими и пруссаками. Тем временем в Варшаве говорили о традициях Французской революции, там действовали якобинские клубы, а с кафедр возносилась хвала Робеспьеру. Король в такой ситуации не мог чувствовать себя комфортно. Но Костюшко не стал разжигать антимонархический костёр; борясь с иноземцами, он искал компромисса в отношениях с королём-поляком. Революционный Верховный совет, переборов презрение, оказывал Станиславу Августу знаки почёта. В то же время Костюшко заключил короля в своеобразную блокаду, контролируя его переписку и передвижения. Когда Станислав Август посетил строительство пражских укреплений на подступах к Варшаве, горожане оказали ему весьма холодный приём. Кто-то даже бросил дерзкую фразу: «Лучше уйдите отсюда, ваше величество, всё, за что вы берётесь, заканчивается неудачей». Борясь против польской армии, против инсургентов, русские генералы, а в первую голову – Суворов, к королю относились с подчёркнутым почтением. Традиция и реальность в этой истории существовали как будто в параллельных реальностях. Уничтожая польскую государственность, русские монархисты, ненавидевшие революцию и республику, склоняли голову перед Станиславом Августом, не припоминая ему заигрывания с генералиссимусом Костюшко…
Ваша кисть изобразит черты лица моего – они видны. Но внутреннее человечество мое сокрыто. Итак, скажу вам, что я проливал кровь ручьями. Содрогаюсь. Но люблю моего ближнего. Во всю жизнь мою никого не сделал несчастным. Ни одного приговора на смертную казнь не подписал. Ни одно насекомое не погибло от руки моей. Был мал, был велик.
А. В. Суворов
Игельстрём пребывал в Варшаве с восьмитысячным корпусом, тем временем Костюшко успешно сражался с русскими армиями Тормасова и Денисова под Рославицами. Бурлила и Варшава. Инсургенты решили атаковать русских воинов в страстную субботу. Для Игельстрёма такой поворот стал неожиданностью. Это был трагический день для русской армии, величайшее потрясение екатерининской России. Четыре тысячи солдат и офицеров погибли, остальные с потерями отступили из Варшавы к Ловичу. Таких потерь Суворов не знал ни в одном сражении… Прискорбные подробности того дня возмутили русское общество: говорили, что один из батальонов Киевского пехотного полка перерезали в православном храме во время службы. Король (напомню, всем обязанный Екатерине и России!) попытался сгладить ситуацию, предлагал выпустить русских из города, но в тот день его не слушала даже собственная гвардия. 6 апреля 1794 года осталось в истории как варшавская Варфоломеевская ночь.
Побоище русского гарнизона случилось и в Вильне. Гарнизон генерала Исленьева был перебит и пленён: многих поляки застали врасплох во сне. Части гарнизона удалось выбраться из города: эти войска добрались до Гродно, на соединение с отрядом генерала Павла Цицианова. Этому неунывающему, решительному и изобретательному воину удалось предотвратить аналогичный погром в Гродно: Цицианов пригрозил при первой попытке восстания ударить по городу артиллерией. Угроза возымела действие. Не случайно Суворов порой ставил в пример офицерам храбрость Цицианова. Но гродненский эпизод был редким успехом русских в первые месяцы восстания…
Петербург принимал меры. После второго раздела Польши (1793) на присоединённых территориях был образован пятнадцатитысячный корпус бывших польских войск, принятых на русскую службу. Под влиянием событий в Варшаве в этих войсках разгорелось восстание. И императрица, разумеется, издала указ о расформировании бывших польских войск: «Худая их верность сказалася уже побегом многих из них и явными признаками колеблемости».
Иван Салтыков настойчиво просит Суворова помочь ему войсками в борьбе с польским восстанием: просит сначала перевести в Польшу казачьи полки, а затем – и более серьёзного подкрепления. Суворов из Очакова отвечает Салтыкову вежливыми отказами: не имея высочайшего повеления, Суворов отказывается двинуть полки в присоединённые губернии – Бранцлавскую и Изяславскую. Рескрипт Екатерины пока что лишь ожидался, а Суворов беспокоился, что после экспедиции в Польшу «некомплект весьма обессилит границы здешних пределов», а от Турции в 1794 году снова ожидали агрессии. Наконец, 8 мая, получив императорский указ, Суворов включился в разгорающуюся польскую кампанию, принялся разоружать польские части в Бранцлавской губернии. Но основные силы Суворова всё ещё были обращены на турецкую границу.
За две недели до этого указом Екатерины главнокомандующим войсками, расположенными на границе с Турцией и Польшей, был назначен Румянцев. Итак, часть суворовских войск двинулась в Брацлавскую губернию: Черниговский карабинерный полк, Херсонский гренадерский, Старо-Ингерманланд-ский и Полоцкий пехотные, Острогожский легкоконный, Стародубовский карабинерный, Переяславский конноегерский, два белорусских егерских батальона и пять казачьих полков.
Заниматься фортификацией, укреплениями и подготовкой к возможной войне с Портой, когда в Польше уже говорила картечь, Суворову было невыносимо. В планах генерал-аншефа – быстрое усмирение Польши и возвращение на Юг для отражения возможной турецкой агрессии. В этом раскладе Суворову слышались трубные звуки новой славы. И он обращается к Румянцеву с просьбой: «С турками тогда война, как они армию по сю сторону Дуная, и близка, как они собиратца станут на черте Шумлы. Ныне обращаюсь я в ту ж томную праздность, в которой невинно после Измаила. Сиятельнейший граф! Изведите меня из оной. Мог бы я припособить окончанию дел в Польше и поспеть к строению крепостей». В доверительном письме своему вновь обретённому влиятельному родственнику П. А. Зубову Суворов осуждает «начальников наших» в Польше, которые пребывают в «роскошах» и «невежественной нерешимости».
Кирасир Казанского карабинерного полка (форма образца 1786 г.)
Дела союзников в Польше шли прескверно. Костюшко превосходно организовал оборону Варшавы – и осада окончилась для русско-прусского корпуса провалом. Уничтожение небольших польских отрядов, суетливые марши по окраинам Речи Посполитой не приносили успеха. И дипломатия, и военные в Петербурге пребывали в растерянности: польская проблема представлялась критической, и залечить эту кровоточащую рану, казалось, было нечем. Авторитет империи был поколеблен энтузиазмом Костюшко и польским католическим национализмом – и горячие головы уже проводили аналогию с французскими событиями, а тут уж для Северной Паллады было недалеко и до сравнений с судьбой несчастного Людовика…
