А.В. Суворов
В середине 1790 года, когда Австрия вышла из войны, а со Швецией Россия наконец подписала мирный договор, главной твердыней султана Селима III на Дунае оставалась крепость Измаил. Осаду крепости русская армия вела с октября. Корабли речной флотилии генерал-майора Иосифа де Рибаса подошли к стенам Измаила. Начались бои с турками, которые пытались предупредить план Рибаса высадить десант и овладеть островом Чатал. К 20 ноября де Рибасу удалось устроить на острове артиллерийские батареи. Начался обстрел крепости и с острова Чатал, и с судов флотилии. Завязался бой, в ходе которого русский десант овладел башней Табией, после чего был вынужден отступить. Ответная атака турецкого десанта на Чатал была отбита. Турецкий флот близ Измаила удалось уничтожить; русские суда перекрыли Дунай. После 20 ноября под Измаилом наступило затишье. Осаду организовали непредусмотрительно: тяжёлой артиллерии не было, а полевой не хватало боеприпасов. В русских частях под Измаилом царила суматоха. К тому же старший по званию из русских генералов, съехавшихся к турецкой твердыне, – генерал-аншеф Иван Васильевич Гудович, – не пользовался достаточным авторитетом, чтобы добиться единоначалия. Генерал-поручик Павел Потёмкин и генерал-майоры Кутузов и де Рибас, в свою очередь, действовали несогласованно, ревниво поглядывая друг за другом…
Приближалась зима – и военный совет постановил снять осаду крепости, отправив войска на зимние квартиры. Путь из-под Измаила и так был затруднён бездорожьем. Однако главнокомандующий – князь Таврический был настроен куда более решительно, чем его двоюродный брат генерал Павел Сергеевич Потёмкин или неповоротливый Гудович. Таврический понимал, что необходимо спасать положение, что пришла пора уничтожить турецкую твердыню на Дунае.
Еще не ведая о «волокитном» постановлении военного совета, Потёмкин решил резко изменить ситуацию и назначил командующим осадной артиллерией генерал-аншефа Суворова. Потёмкин в Суворова верил. Если речь шла о немедленном штурме – лучше кандидатуры, чем граф Рымникский, он не искал.
Императрица всё настойчивее требовала скорого и победного окончания войны – и Суворов был наделен весьма широкими полномочиями. 29 ноября
Потёмкин писал Суворову: «…предоставляю вашему сиятельству поступить тут по лучшему вашему усмотрению продолжением ли предприятий на Измаил или оставлением онаго». Лично Суворову Потёмкин написал: «Измаил остаётся гнездом неприятеля. И хотя сообщение прервано чрез флотилию, но всё же он вяжет руки для предприятий дальних. Моя надежда на Бога и на Вашу храбрость. Поспеши, мой милостивый друг!». Последний призыв Суворов предпочёл воспринять буквально – и два раза ему повторять не приходилось. Не сумевшего сплотить войска генерал-аншефа Гудовича Потёмкин отозвал из-под Измаила, направил его подальше от дунайских крепостей – на Кубань, где упорный генерал-аншеф успешным штурмом овладеет Анапой. Но разве можно сравнить гарнизон Измаила с жалким турецким отрядом, защищавшим Анапу?
М. И. Кутузов. Гравюра Л. Серякова
Потёмкин ясно понимал, что после нескольких удачных кампаний для полной победы над турками следовало обрушить их цитадель, грозившую России османским могуществом, – крепость Измаил, известную своим многотысячным гарнизоном и отважным вождем – полководцем Айдос-Мехмет-пашой, это был опытный сераскир (сераскир, сераскер — в турецкой армии командующий группой войск. – А.З.).
Крепость казалась неприступной: по существовавшим в те годы представлениям о войне для подобного штурма требовались невиданные ресурсы, которых не могло быть у России… Но Суворов переворачивал современные ему представления о войне. По страницам поэмы Байрона «Дон Жуан» мы можем судить об изумлении, охватившем Европу после штурма Измаила. Этот штурм казался апофеозом современной войны, а Суворов – настоящим Марсом. Да, Байрон был противником екатерининского империализма и к Суворову относился неоднозначно, но и он не мог отрицать, что в лице графа Рымникского мир видит военного гения:
Суворов в этот день превосходил
Тимура и, пожалуй, Чингисхана:
Он созерцал горящий Измаил
И слушал вопли вражеского стана;
Царице он депешу сочинил
Рукой окровавленной, как ни странно —
Стихами: «Слава Богу, слава Вам! —
писал он. – Крепость взята, и я там!»
Конечно, такое понимание суворовского полководческого дарования искажено предубеждением Байрона, ненавидевшего империализм екатерининской России, но показательно, что английский поэт одним из центральных эпизодов своей главной, итоговой поэмы делает взятие Измаила. Мы же помним другого Суворова – того, что прискакал к Измаилу на любимом донском жеребце и после великой победы отказался от лучших трофейных коней и покинул позиции верхом на том же дончаке. Мы помним Суворова, который после победы, побледнев, признавался: «На такой штурм можно пойти только раз в жизни». Гарнизон Измаила насчитывал более 35 тысяч человек, из них 17 тысяч – отборные янычары. В Измаиле хватало запасов продовольствия и вооружения – турки не страшились штурма и при этом не страдали недооценкой противника, ведь Суворов их бил не раз.
Суворов осаждал крепость с тридцатитысячным воинством и намеревался решить дело приступом. Учитывая мощные укрепления турецкой твердыни и 250 орудий противника, «арифметически» штурм был обречен на провал. Но Суворов, прибыв под Измаил, не теряя времени, приступил к тренировке солдат в условиях, близких к боевым. Офицерам пришлось позабыть порядки Гудовича… Генерал-аншеф скрупулезно изучил донесения разведки по измаильским укреплениям и вскоре уже получил возможность послать туркам ультиматум с характерной припиской – лично от Суворова: «Сераскиру, Старшинам и всему Обществу. Я с войсками сюда прибыл. 24 часа на размышления для сдачи и – воля; первые мои выстрелы – уже неволя; штурм – смерть. Что оставляю вам на рассмотрение». История запомнила и горделивый, но, как оказалось, излишне самонадеянный ответ Айдос-Мехмет-паши: «Скорее остановится течение Дуная и небо упадет на землю, чем русские возьмут Измаил». Между тем русские войска под руководством Суворова уже проводили тщательную подготовку штурма. С появлением Суворова под стенами крепости время как будто ускорило бег – так быстро менялась обстановка. После быстрых и эффективных учений армия поверила в свои силы.
Итак, уже 2 декабря Суворов прибыл к Измаилу – по обыкновению, явился раньше полков, даже раньше Золотухина, вместе с небольшим казачьим отрядом, от которого Суворов оторвался в сопровождении единственного казака, выполнявшего функции ординарца. Быстрота и натиск – к этим словам нечего добавить! В войсках прибытие Суворова связывали со скорым решительным приступом. И, несмотря на риск кровопролития, солдаты говорили о штурме с воодушевлением: уважали батюшку Суворова.
«К Измаилу я сего числа прибыл. Ордер Вашей Светлости от 29-го за № 1757 о мероположении, что до Измаила, я имел честь получить и о последующем Вашей Светлости представлю» – это рапорт Потёмкину от 2 декабря. На следующий день – новый рапорт. И мы видим, что стремительный генерал уже вошёл в курс дела весьма основательно: «Между тем Браилов должен пребывать на правилах, как его я оставил: в заботе, усыплении и недоумении…» (Суворов беспокоится за свой прежний рубеж, но главные его заботы уже об Измаиле.)«По силе повелениев Вашей Светлости первоначально войски сближились под Измаил на прежние места; так безвременно отступить без особого повеления Вашей Светлости почитается постыдно.
