У Суворова было много – не сосчитать! – серьёзных обид на судьбу, на придворную недооценку его боевых заслуг. И немало новых обид ждало его за очередными поворотами судьбы. Но он умел, как ребёнок, радоваться монаршим милостям, умел воспринимать награды и похвалы как карт-бланш на новые, ещё более весомые подвиги.
Через полтора века Маршал Советского Союза Соколовский скажет о Рымникской победе: «В этом сражении наиболее полно проявились черты мастерства Суворова: всесторонняя оценка обстановки, решительность, быстрота действий, внезапность и неограниченное влияние полководца на войска».
Если бы союзные армии Потёмкина и Лаудона развили суворовские победы задунайским наступлением – войну можно было бы со славой завершить в том же году. Но главнокомандующие были далеки от суворовской стремительности. И всё-таки суворовские победы не пропали даром, изменив соотношение сил в войне. Теперь инициатива была в руках союзников. Можно вспомнить почти бескровное взятие русскими войсками Кишинёва, Аккермана и Аджибея, а австрийскими – Белграда и Бухареста. Эти успехи были прямым следствием Фокшан и Рымника. Суворов повторил подвиг Румянцева 1770 года, когда в одно лето Пётр Александрович трижды разбил крымчаков и турок в районе Кагула… К тому же Александр Васильевич спас честь Австрии.
Рисунок Николая Самокиша
Впрочем, идиллический роман двух империй оказался недолгим. В начале 1790 года умер император Иосиф Второй; Суворов всегда почитал этого монарха. Преемник Иосифа на венском престоле – император Леопольд – не был сторонником энергичных боевых действий против Турции. Он затеял секретные переговоры с Пруссией, которая, вместе с Британской империей, находилась в тайном антироссийском союзе. Суворов зимовал в Бырладе, в бездействии, вникая в хитросплетения международной политики и упражняясь в дипломатии. Так, он на турецком языке завёл переписку с пашой, командиром Браиловского гарнизона. Под воздействием словесных маневров Суворова паша был готов сдать крепость после лёгкого формального сопротивления, согласился пойти на эдакий «договорный матч». Позже корпус Суворова был переведён на левый берег Серета, в Герлешти. В середине года Австрия вышла из войны. Прочувствованное прощальное письмо написал Суворову боевой товарищ – принц Кобургский: «Ничто не опечаливает меня столько при моём отъезде, как мысль, что я должен удалиться от вас, достойный и драгоценный друг мой! Я познал всю возвышенность души вашей… Судите сами, несравненный учитель мой, сколько сердцу моему стоит разлучиться с мужем, имеющим толикие права особенное моё уважение и привязанность… Вы останетесь навсегда дражайшим другом, которого ниспослало мне небо, и никто не будет иметь более Вас прав на то высокое почитание, с коим я есмь…».
Так и останется их дружба в истории образцом воинского дружества.
Фортуна имеет глаза на затылке,
власы короткие, полет ее молниеносен:
упустишь раз – не поймаешь.
А.В. Суворов
Россия во многом была для Европы всё ещё «терра инкогнита». Совместные с австрийцами маневры и бои привлекли внимание европейских комментаторов к русской экзотике. Австрийский офицер, участник сражения при Рымнике, вспоминал о тех боях: «Как ни хороши наши люди, но русские ещё превосходят их в некоторых отношениях. Почти невероятно то, что о них рассказывают. Нет меры их повиновению, верности, решимости и храбрости. К этому ещё присоединяется крайне воздержанный образ жизни этих людей. Непостижимо, какою пищею и в каком малом количестве питается русский солдат и как легко переносит, если не получает оной целый день. Это не мешает ему идти 12 и 14 часов кряду и, кроме того, переносить всякую невзгоду без ропота.
Пехота главным образом составляет силу русской армии. Особенность её составляет то, что она всегда чисто и щегольски одета и даже, можно сказать, убрана. Когда она идёт против неприятеля, то одета щеголеватее, чем наши войска на плац-параде. У каждого солдата галстух и манжеты чисто вымыты и каждый из них смотрит щёголем. Но при атаке снова вполне делается скифом. Они стоят, как стена, и всё должно пасть пред ними. Атака малого лагеря (у Тыргокукули), которую генерал Суворов выпросил произвести со своими войсками, была произведена с ужасным, диким хохотом, каким смеются Клопштоковы черти. Слышать, как такой хохот подняли 7000 человек, было делом до того новым и неожиданным, что наши войска смутились, однако, вскоре снова пришли в себя и с криками: «Виват, Кобург!» и затем «Виват, Иосиф!» двинулись против турок.
Если наша пехота должна уступить преимущество русской, то русские напротив отдают предпочтение нашим гусарам перед своими казаками. Хотя казаки и крайне храбры, но атакуют не в сомкнутом порядке, как наши гусары, которые этим легче опрокидывают неприятеля. Поэтому Суворов всегда требовал от нас гусаров к своей пехоте»
[3].
Это весьма лестное (хотя и не без эффектных мемуарных преувеличений) определение качеств русского солдата хорошо передаёт ощущение от сражений в районе Рымника. Пассаж об австрийских гусарах, которых ценил Суворов, несомненно, связан с подвигами Карачая, который при Фокшанах и Рымнике был неотразимым клинком в руках русского полководца. Русская же кавалерия, как известно, отнюдь не исчерпывалась казачеством. И были среди русских гусар – командиров легкоконных полков – герои, не уступавшие несгибаемому мадьяру, подданному Священной Римской империи. Картины разных сражений показывают нам и необыкновенную эффективность казачьих соединений. Оставим скепсис на совести австрийского офицера, столь благорасположенного к Суворову и к русской армии.
Кампания 1790 года вошла в историю русско-турецких войн не только выходом из войны Священной Римской империи и даже не только беспримерным штурмом Измаила в конце года (об этой великой баталии речь впереди). Это был один из самых славных годов в истории Российского флота. Адмирал Чичагов на Балтийском море бил шведов – на Ревельском рейде и близ Выборга. Не удалось захватить в плен короля Швеции, но более пяти тысяч пленных Чичагов захватил, это было по-суворовски. Адмирал Ушаков на Чёрном море наносил неотразимые удары по турецким эскадрам, не считаясь с превосходящими силами противника. Победы флота стали подходящим фоном для наступательных действий армии, о которых мечтал Суворов.
Неприступный Измаил – слава и обида полководца
Я на все решусь, чтобы только еще иметь счастье видеть славу России, и последнюю каплю крови пожертвую ее благосостоянию…
