Феномен Емельки, несомненно, занимал Суворова – и к этой миссии у генерал-поручика не могло быть механического отношения. Как и все современники, Суворов не мог отмахнуться от серьёзных размышлений о существе пугачёвщины. Пугачёв поднял руку на основы тогдашнего мироздания. По указу самозваного императора Петра III все крестьяне, находящиеся в собственности помещиков, «награждаются вольностию и свободой и вечно казаками, не требуя рекрутских наборов, подушных и прочих денежных податей». Эдак можно разрушить всю государственную систему, экономику страны и армию, в которую Суворов был влюблён. И с дворянством Пугачёв намеревался поступать круто, насаждая новые порядки: «Кои прежде были дворяне в своих поместьях и вотчинах – оных противников нашей власти и возмутителей империи и разорителей крестьян, всячески стараясь ловить, казнить и вешать и поступать равным образом так, как они, не имея к себе ни малейшего христианства, чинили с вами, крестьянами». И Пугачёв не ограничивался декларациями и угрозами: на его совести было уже немало расправ.
С «открытым листом» Суворов мчался в Царицын через Арзамас, Пензу и Саратов. «Открытый лист» означал широкие полномочия генерал-поручика Суворова, которому должны были подчиняться губернские и уездные администраторы и воинские начальники, действовавшие на территории восстания.
Рисунок Николая Самокиша
25 августа Михельсону в 120 вёрстах от Царицына удаётся наголову разбить войско Пугачёва, хотя повстанцы сражались стойко. Из 15 тысяч повстанцев живыми ушли с поля боя не более тысячи. Сам «император» бежал на левый берег Волги в сопровождении ста пятидесяти соратников. Об этой победе Суворов узнаёт в Саратове. Лавры победителя пугачёвского воинства были упущены, но предстояла не менее щекотливая задача – поймать мятежника. Чуть позже Суворов спешно прибывает в Царицын. Реальность гражданской смуты впечатлила генерала, прошедшего войны: разорение, стихийные казни, кровь… Суворов в те дни стремился примирять, утихомиривать, действовал осторожно, больше пряником, нежели кнутом, чем отличался от брутальной манеры Панина. Трудно судить, что думал Суворов о социальных причинах пугачёвского движения. Самозванчество и смуту генерал, несомненно, считал опасным злом для государства, веры и народа. И боролся с мятежниками с чистой душой, без интеллигентских рефлексий, которые кое-где уже проклёвывались в екатерининское время. Душой и воспитанием как-никак Суворов был обязан семёновским казармам, а не типографии Новикова…
Суворов действует, как в Люблине и Кракове, быстро и решительно, хотя уже не успевает за событиями, а если успевает – то, увы, к шапочному разбору: поздновато прибыл он на этот театр… Взяв из команды Михельсона отряд кавалеристов графа Меллина, он ринулся на Узени – в район степных рек Большой и Малый Узень. По приказу Суворова цепи отрядов несли дежурство на берегах Волги, перекрывая маневр для Пугачёва. Шёл по следам Пугачёва и лихой казачий отряд атамана Алексея Ивановича Иловайского (1736–1797), чьи пути в будущем не раз пересекутся с суворовскими. Здесь же оказался и другой «верный» отряд донских казаков – Мартемьяна Михайловича Бородина. Узнав, как пишет Пушкин, в Узени «от пустынников», что Пугачёв арестован и находится во власти яицкого коменданта подполковника И. Д. Симонова в Яицком городке, Суворов тут же пишет Панину: «Как-то кончитца? Однако призываю Бога! Беру смелость, поздравляю Ваше Высокографское Сиятельство! Рука дрожит от радости. На походе 60 верст от Яицкого городка. Спешу туда». По другим сведениям, весть об аресте Пугачева послал на Узени сам Симонов.
При походе в Яицк за 9 суток Суворов преодолевает 600 вёрст по разбитым дорогам. В первые дни пребывания в бунтующих краях он получил сотни противоречивых сведений о последних сражениях с пугачёвцами. И сразу отметил расторопность поручика Державина, ранее Суворову неизвестного. 9 сентября, остановившись для краткого отдыха, Александр Васильевич написал рапорт Панину, в котором дважды упомянул своего будущего поэта: «Господин поручик лейб-гвардии Державин при реке Карамане киргизцев разбил». И далее: «Сам же господин Державин уставясь отрядил 120 человек преследовать видимых людей на Карамане до Иргиза».
Суворов почувствовал в поручике родственную душу: гвардеец, задержавшийся в нижних чинах, судя по всему, остроумный и способный к быстрым, дерзким действиям. 10 сентября с берегов речушки Таргуна Суворов обращался уже лично к Державину – в весьма уважительных тонах: «О усердии к службе ее Императорского Величества вашего благородия я уже много известен; тоже и о последнем от вас разбитии Киргизцев, как и о послании партии для преследования разбойника Емельки Пугачева от Карамана; по возможности и способности ожидаю от вашего благородия о пребывании, подвигах и успехах ваших частых уведомлений. Я ныне при деташаменте графа Меллина следую к Узеням на речке Таргуне, до вершин его верст с 60-ть, оттуда до 1 Узеня верст с 40. Деташамент полковника Михельсона за мною сутках в двух. Иду за реченным Емелькою, поспешно прорезывая степь. Иргиз важен, но как тут следует от Сосновки его сиятельство князь Голицын, то от Узеней не учиню ли или прикажу учинить подвиг к Яицкому городку. Александр Суворов». Знаменательный документ! Скорые переходы по бездорожью, в опасном бунташном крае – это подвиг.
Державин со своим отрядом тоже продвигался к Узени в поисках Пугачёва: лазутчики дали знать, что после поражения при Красном Яре самозванец скрылся в районе Узеней. Крестьянам из своего отряда Державин раздал по пять рублей и послал их врассыпную искать «злодея». Посланцы Державина увидели кострище, вокруг которого сидели сообщники Пугачёва, предавшие своего императора. Державин опоздал: самозванца уже передали Симонову, коменданту Яицкого городка. И всё-таки посланец Державина явился к поручику с пленником – то был пугачёвский полковник Мельников. Гаврила Романович допросил его и под надёжной охраной направил к князю Голицыну. То был далёкий путь – более ста вёрст. Князь припишет поимку Мельникова своим личным стараниям.
Пробираясь по берегам Узени, в скитах Суворов узнал от пустынников, что Пугачев был связан собственными сообщниками и что они повезли его к Яицкому городку. Суворов поспешил туда же. Ночью он сбился с дороги и пошел на огни, разложенные всё теми же киргизами, – бесприютными налётчиками. Завязался бой, Суворов потерял нескольких человек, включая адъютанта, – но, конечно, кочевники не могли преградить ему путь к Яицкому городку. Тогда-то комендант Симонов и передал Суворову самозванца.
Смелость города берёт!
А. В. Суворов
В Яицком городке Суворов принимает пленённого соратниками Пугачёва. Возникла идея сразу везти пленника в Москву: там, несомненно, Суворова встретили бы как триумфатора. Но Панин знал цену славы – и приказал доставить Пугачёва в Симбирск, где и принял «императора» из рук Суворова. Однако в реляциях Екатерине Панин представляет Суворова героем: «Неутомимость и труды Суворова выше сил человеческих. По степи с худейшею пищею рядовых солдат, в погоду ненастнейшую, без дров и без зимнего платья, с командами майорскими, а не генеральскими, гонялся до последней крайности». И в Симбирске встречает его радушно, с громкими похвалами. Конвоирование Пугачёва из Яицкого городка в Симбирск было предприятием небезопасным: несколько раз на отряд Суворова нападали мятежные кочевники. Приходилось отбиваться, среди соратников Суворова были убитые. Пушкин пишет об этой дороге: «Пугачев сидел в деревянной клетке на двуколесной телеге. Сильный отряд, при двух пушках, окружал его. Суворов от него не отлучался. В деревне Мостах (во ста сорока верстах от Самары) случился пожар близ избы, где ночевал Пугачев. Его высадили из клетки, привязали к телеге вместе с его сыном, резвым и смелым мальчиком, и во всю ночь Суворов сам их караулил».
