…Приплыли они и расположились на том же самом месте, на пологом берегу в устье старицы. В старом кострище запалили костер и поставили сети, высоко над водой подняв толстые, ветловые тычки – кого бояться?
«И все вокруг колхозное, и все вокруг мое…» – бормотал Степан, не размыкая зубов, сцепленных до тупой боли. До последней минуты таил он маленькую надежду – может, не приплывут? Приплыли. В полном прежнем составе, как будто никуда отсюда и не трогались. У Терехина даже энцефалитка так же, как и в прошлый раз, накинута на плечи.
«И все вокруг колхозное, и все вокруг мое…» – Моторы взвывали тонко и отчаянно, словно придавленные колесом щенки – едва не на полметра задрала «казанка» свой нос. Громкое эхо срикошетило по воде, ударило в стену забоки, подскочило и пошло гулять по ее верхушкам.
«И все вокруг колхозное, и все вокруг мое…» Зубы как прикипели – не разжать. Но рвался, выбивался наружу сладкий, облегчающий душу крик: вот вам… На истрепанной и порубленной «казанке» Степан закладывал такие бешено-крутые виражи, что рисковал перевернуться. Напружиненный до отказа, до крайней точки, он словно взлетел над старицей, над ее пологим песчаным берегом, взлетел над забокой и оттуда, с высоты, увидел: люди у костра стояли в оцепенении – им не верилось. Но дело уже было сделано. Степан вытаскивал обрывки сетей и складывал их себе в лодку. Он знал, что победил. И в первую очередь не тех, кто стоял на берегу, а победил самого себя.
Глава одиннадцатая
1
Милиционер был молодым, малорослым и конопатым. Жиденько торчали под носом рыжие усики. Он приглаживал их двумя пальцами и значительно поднимал маленькие глазки к потолку. Степан мог поклясться, что милиционер его не видит, не желает смотреть снизу, потому и глаза закатывает – хоть таким макаром, да не показать своего малого роста. В детстве, пацаном, наверняка был он вечно сопливым и слабосильным, его шпыняли, над ним смеялись, а он втайне мечтал верховодить. Но вот подрос, отслужил армию, где особого почета тоже не видывал, и натянул теперь на себя милицейскую форму – ох, берегитесь, кто хоть на три сантиметра выше. А Степан был выше головы на полторы.
– Не положено, гражданин, освободите помещение.
– Ну, хоть позвонить разрешите!
– Не положено. Вас что – вывести? За ручку? Это обком партии! – В сухом, казенном голосе было столько упоения властью, довольства самим собой, что Степан понял – не прошибить. Вышел через двойные стеклянные двери на улицу. На широком – хоть футбол гоняй – обкомовском крыльце, отделанном красивой мраморной плиткой, он закурил и задрал голову. Над ним высилась семиэтажная каменная коробка с продольными поясами окон, увенчанная на самой верхотуре красным флагом. Сколько же тут кабинетов, людей сколько… Свихнешься, пока сосчитаешь. Но не прорваться ему, Степану Берестову, в поисках защиты, потому что беспартийный он человек, а беспартийным надо записываться на прием в определенные дни, да еще… черт возьми, на какого ляха нужен ему определенный день, когда не сегодня так завтра решается его судьба! Как на сковородке крутился Степан на мраморном обкомовском крыльце и все перетряхивал последние события, убеждаясь, что отступать ему некуда.
На следующий день после того, как он испортил на старице рыбалку Ленечке и Терехину, его грозным телефонным звонком вызвали в райисполком. Степан сказался больным и не поехал. Следом позвонил начальник инспекции рыбоохраны и велел срочно явиться в город. Громкий голос начальника не предвещал ничего хорошего. Степан снова сослался на болезнь и с места не тронулся. Нет, что ни говори, а битье тоже идет на пользу, и уроки Шарихи зря не пропали. Степан знал, с какими людьми он сцепился, и рассказывать им сказку про белого бычка, а потом ее еще и растолковывать не собирался. Он решил опередить. Бросом бросил свои дела, реку и прямо с поезда пришел сюда. Топтался теперь на крыльце обкома партии, глядел на красный флаг, безвольно повисший в безветрии, и твердо знал одно – уходить ему отсюда никак нельзя.
Перекурил, отнес окурок в урну и снова толкнулся в стеклянную дверь. Но милиционер в этот раз был настороже и дальше предбанника не пустил.
– Гражданин, я вам еще раз повторяю – освободите помещение. Иначе я приму меры.
– Да дело у меня, понимаешь, дело!
– Не положено!
Пришлось вернуться на крыльцо. «Эх, люди, люди, вас же сюда для народа посадили, а вы от этого народа милицией отгородились. Как мне добраться до вас?»
За стеклянной дверью, по всему широкому коридору, будто искра проскочила. Милиционер вытянулся в струнку, даже повыше показался, вскинул ладонь к козырьку фуражки, и лицо его стало совсем не похожим на то, каким оно было всего несколько минут назад. «Артист…» – подумал Степан и сразу же забыл о милиционере – от лифта шел к выходу седой, крепко располневший мужчина. Шаг у него бы широкий и твердый. За ним торопливо поспевали еще несколько человек. Лицо, с волнистыми морщинами на лбу и с прямым, словно вытесанным подбородком, было знакомо по телевизору и по фотографиям в газетах. Степан вздохнул, выдохнул – а, была не была, что он, о комоде для себя хлопочет? – двинулся наперерез первому секретарю и заступил дорогу. Сбоку вырос милиционер, но секретарь остановил его, приподняв руку.
– Извините за беспокойство, но вы должны меня выслушать.
– Что, прямо здесь? – Тесаный подбородок потвердел еще сильнее.
– Туда я к вам не попаду. – Степан пер напролом, терять ему было нечего. – Я беспартийный, а нашего брата не шибко пускают.
– Что, горит? – Подбородок чуть смягчился, и лицо стало добрее, таким, каким оно было на снимках.
– Не горело, я бы тут не стоял.
– У меня пять минут, не больше.
– Мне хватит.
– Давайте отойдем в сторонку. И назовитесь – кто вы?
Степан назвался и быстро, толково – на десять рядов обдумывал – рассказал о том, что случилось в старице, чем ему это теперь грозит и о вызовах в райисполком и в инспекцию. Рассказал и увидел глаза секретаря. Они смотрели устало, и красноватые веки подрагивали. Ни возмущения, ни скуки, ни раздражения – только усталость. «Да ведь ему все известно! – осенило Степана. – Не про меня, а про то, что я рассказываю. Не новость это для него». После этой догадки ему стало еще горше, чем до встречи с секретарем.
– Хорошо. Я понял. Езжайте домой, а мы разберемся. Не расстраивайтесь, разберемся.
Секретарь ободряюще похлопал Степана по плечу и пошел к черной «Волге», которая впритирку стояла у нижней ступеньки крыльца. Степан смотрел вслед и от обещания разобраться не испытывал никакой радости.
Вернувшись в Малинную, он сразу же завалился спать, но едва задремал, как его разбудил длинный, без перерыва междугородный звонок. Звонил начальник инспекции рыбоохраны. В трубке непривычно перекатывался добродушный смешок.
– Берестов, катер тебе нужен? Или ты уже сам где купил?
– Конечно, нужен!
