7
Ну и денек! То хмарь, то солнышко, то тишь, то ветер. Пока из райцентра ехал, накалился до того, что спички можно зажигать. А Лиза встретила его в том же платье, в каком показалась утром, и сияла глазами.
– Степа, что мы все дома да дома? Давай хоть в гости к Шатохиным сходим.
Степан остывал, слушая ее голос, тянулся к нему, как тянутся пересохшими губами к воде. А вправду, почему бы и не сходить к хорошим людям в гости? Под ручку с женой, вдоль по улице, степенно здороваясь с малиновцами, что попадают навстречу, идти, чуя сквозь пиджак тепло и мягкость Лизиного локтя, и просто радоваться, что он идет, что Лиза рядом и что вечер стоит тихий и ласковый. Неделями мотаясь по реке, в крике и в постоянном злом напряжении, Степан, ожесточась, стал забывать, что существует еще и это: теплый, мягкий локоть, веселый голос… Хорошо, что Лиза напомнила, и страшно, если он, окончательно ожесточась, не сможет когда-нибудь отозваться на такое напоминание. Зачем тогда все?
– Да ты хоть улыбнись, Степа. На солнышко вон глянь, на женку свою – улыбнись.
И то дело. Он крепко обнял Лизу за мягкое плечо и не отпустил, пока не дошли до шатохинского дома.
Сергей, отстегнув протезы, ползал возле дивана и пытался приколотить отломанную ножку. Никак не мог изловчиться, а Лида придерживала диван и хохотала.
– Да держи ты! – строжился Сергей. – Держи нормально, не качай.
– Ой, не могу! – Лида отпустила диван, и наживленная было на гвоздь ножка стукнулась на пол. – Не могу, Сергуня! Ой, гости пришли! Степа, помоги, не могу я больше. Пойдем, Лиза, пойдем, ой, надо же!
Сергей в сердцах бросил молоток, уперся руками и сел на пол, смахнул со лба пот и вдруг захохотал.
– Чего это вы?
– А-а, дай закурить. И смех и грех. – Почесал седой затылок и снова захохотал. – Брачную ночь… ни гугу только – осерчает… брачную ночь справляли с Лидухой, тряхнули стариной. Аж ножки у дивана не сдюжили.
Туго, но доперло все-таки до Степана, по какой такой причине хряснули у дивана ножки.
– Сильны, робяты…
Поставил диван на попа и накрепко приколотил ножки.
– Готово, Серега, можете дальше работать.
– Благодарствую. Подвинь-ка мне ступалки.
Пристегнув протезы, Сергей тяжело поднялся, притопнул раз и другой, проверяя искусственные ноги на прочность, и вдруг отчаянно, как пацан, сверкнул глазами.
– Хрен нас, Степа, кто возьмет! Точно?! Поживем еще и землю потопчем. Знаешь, целый день сегодня сам не свой, то хохочу, то хоть реви в голос. Сон мне ночью приснился. Не сон, а кино цветное. Гадюшник какой-то, грязи по колено, тряпки, бумага, – свалка короче. Я посреди этого дерьма без ступалок и, понятно, встать не могу. Заходит баба. Платье вот так ремками висит, под глазами фингалы, губы наштукатуренные. Как с вокзала подруга. И кто-то говорит, вот твоя жена, говорит. Ору – у меня Лидуха есть, убери эту стерву. Нет, отвечает, она тебе женой будет, сейчас регистрировать стану. Опускается эта подруга на четвереньки и ко мне ползет. А я не то, что встать, руки поднять не могу, сижу и ору. Она уж совсем близко, зубы гнилые вижу. Вот доползет, думаю, и каюк мне, не видать больше Лидухи. И заревел, веришь-нет, заревел, как же я без Лидухи, куда? Просыпаюсь, а реву, оказывается, по-настоящему, вся подушка мокрая.
Сергей замолчал, кожа на широких скулах натянулась до прозрачности. И было в его молчании что-то такое, от чего Степана передернуло ознобом. О своем подумалось – с опаской.
– Ничего, – будто очнувшись, подал голос Сергей. – Ничего. Выживем. У меня еще одна новость. В августе на работу выхожу. В школу, военруком. В виде исключения разрешили. Думаю, что смогу, я, Степа, знаю, чему их учить надо, хорошо знаю. У тебя-то какие новости? Давно уж в гости не заглядывал.
Не скрывая, Степан подробно рассказал про вчерашние и сегодняшние события и особенно подробно про шумный, крикливый – как на базаре лаялись – разговор с Николаем.
– Ну а ты? – в упор, словно выстрелил, спросил Сергей. – Ты? Что?
Степан растерялся и ответил скороговоркой:
– А я чо, другие вон чо, да и то ничо, а я чо?!
– А серьезно?
– Серьезно? Стоять буду, Серега.
– Эх, Никола, Никола… Не думал. Знаешь, по моему разумению, они на жизнь, такие, как Никола, одним глазом смотрят, который все вокруг видит – деревня спивается, народ мельчает… И говорят верно. А второй глаз, который на себя должен глядеть, закрыт наглухо. И нет понятия, что простой мужик несправедливость всю видит, ему ведь тоже глаза даны, видит и в стакане топит. Эх! – Сергей сжал тяжелый, налитый кулак. – Если, Степа, эту нероботь с реки выкинешь, больше пользы принесешь, чем двадцать мужиков оштрафуешь. Понимаешь?
На улице загудела машина. Заглохла. Степан выглянул из окна – у калитки стоял знакомый «уазик» с нолями на номерах. Николай. Легок на помине. Ожидалось – хлопнет сейчас железным стуком дверца, мягко скрипнет калитка, Николай войдет в комнату, и, надеялось, – они смогут договориться. Но дверца не стукнула, из кабины никто не выходил. Вдруг сухо пискнул стартер, мотор громко взревел, «уазик» рывком дернулся с места и исчез – только сердитый удаляющийся гул показывал, что уходит машина в сторону райцентра.
– Кто там?
– Николай приезжал. Посидел в кабине и передумал. Укатил. А?
Сергей не отозвался.
– Нет, слышь, подъехал и не зашел. Духу не хватило?
– Ну и… сколько можно слова мусолить! Кто на что способен, тот то и делает. И все. И говорить больше не о чем.
Ужинали по-домашнему, на летней кухне. Лиза и Лида толковали о ребятишках, о деревенских новостях, мужики больше молчали, и каждый из них, таясь друг друга, невольно прислушивался – не загудит ли машина?
На улице было тихо. Не то, что машинного гула, бреха собачьего не слышно.
Домой вернулись поздно. Степан задержался на крыльце, докуривая последнюю перед сном папиросу, посидел, вслушиваясь в ночную тишину Малинной и думая о завтрашнем дне, который испробует его на излом. Он его не боялся, но очень хотелось, чтобы кто-нибудь помог хотя бы простым словом. Вошел в дом, взялся стелить себе на диване, где спал последнее время, отдельно от Лизы. И тут услышал ее голос:
– Степа, брось, иди сюда…
В потемках спальни зазывно белели ее руки на белой простыне, неясно отсвечивали рыжие волосы. Руки вскинулись и мягко замкнулись в тесном кольце вокруг его шеи. У Степана пресеклось дыхание. А в ухо ему толкался жаркий шепот:
– Ты меня прости, Степа, я ж по-бабьи все понимаю, но я попробую… я тебе помогать буду, только я боюсь, но я попробую…
– Не надо, не говори. – Степан ладонью легко прикрыл ей рот. Ему и этих немногих слов вполне хватило.
А завтрашний день уже стоял на пороге.
