– Заткнись.
– А петь на реке не запрещено. День Побее-е-е-ды…
Пустой нос долбленки был густо уляпан крупной чешуей. Значит, и рыбу, и сети Гриня успел утопить. Степан за цепь примкнул долбленку к коряге и вытянул из носа своей «казанки» блестящую «кошку» с вывернутыми наружу тремя острыми пальцами. Мутные глаза Грини сверкнули и сузились. «Точно, утопил. Придется рыбачить».
– Да нету ничо, сосед, не булькай воду. – Гриня настороженно следил за каждым движением Степана и все крепче сжимал весло.
– Шутить не вздумай, – предупредил Степан. – А то купанье устрою.
И, размотав тонкий капроновый шнур, забросил «кошку». Она блюмкнула и исчезла под водой. С первого же раза выудил брезентовый мешок с сетями, к мешку была привязана гирька килограммов на пять – да, ничего не скажешь, горазды мужики на выдумки: бросил мешок в воду – и душа спокойна, никуда не унесет.
– Гад! – срываясь на визг, заорал Гриня. – Гад ползучий! Власть почуял! До бесплатного дорвался?! Да?! Да ты глянь, глянь кругом – кто больше ворует? Начальство! Ему можно, а мне нельзя?! На уху нельзя?! Морды партейные, все под себя… а я тоже хочу, я тоже жрать хочу! Я…
Горло у Грини не выдержало, визг сошел на сипение, и тогда он от бессилия ударил с гулким шлепком по воде веслом, окатив и себя и Степана холодными брызгами. Весло хряснуло и переломилось, лопасть, неторопливо кружась, поплыла по течению. Гриня запустил вслед за ней обломок весла и начал тупо, бессвязно повторять один и тот же матерок, словно заклинило язык. В красных, припухших глазах стояли злые слезы. В этом было что-то новое – слезливостью Гриня никогда не отличался. После гибели дочери он совсем сорвался с привязи и гулеванил напропалую. Мария, измаявшись и еще не придя в себя от горя, махнула на него рукой.
– Слушай, ты Валю по ночам во сне не видишь?
– А ты кто? Ты кто мне? Прокурор? Я таких прокуроров в белых тапочках видел! Пять сетей, пять сетей, все – капроновые! Я чем расплачиваться буду с…
Он осекся на полуслове. Но Степан даже внимания не придал – с кем это Грине придется расплачиваться, он лишь смотрел в его слезливые глаза и едва сдерживался, чтобы не упереться ногой в борт долбленки и не перевернуть ее. Отдышался, достал офицерский планшет, подаренный ему Сергеем, вытащил бумагу и никак не мог ухватить негнущимися пальцами авторучку – руки ходуном ходили. Все-таки уцепил, каракулями заполнил протокол и протянул его Грине.
– Подпиши.
– Сам подписывай! – огрызнулся тот и плюнул в сторону, но брызги широко разлетелись и попали на планшет, внизу которого аккуратно были заштопаны суровыми нитками два пулевых отверстия. Степан осторожно вытер брызги рукавом штормовки, застегнул планшет и, не глядя на Гриню – не мог он на него смотреть, торопливо завел мотор, хорошо понимая, что если еще на минуту задержится здесь – купаться тогда Грине в Оби за милую душу. Оглянулся, когда уже отошел на порядочное расстояние. Гриня размахивал ему вслед кулаком и что-то кричал. Но моторы гудели, и слов разобрать было нельзя.
2
Молоденькая, низкая травка на обочине переулка скрадывала шаги, и Степану казалось, что он идет по земле беззвучно. Тихо было и благостно, но прожитый день не отпускал: то Ленечка возникал перед глазами, то Головин, то Гриня… Погоди, погоди, а что же он кричал про сети? Расплачиваться… С кем? Внезапная догадка развернула Степана, и скоро он бегом пересек школьный садик, оказался возле дома Александра.
В последнее время встречались с Александром редко, с каждым разом встречи их становились холодней и холодней – одним своим видом они раздражали друг друга, хотя и старались не показывать вида. Вот и сейчас Александр настороженно поздоровался и остановился посреди кухни, даже не предлагая гостю присесть на табуретку. Степан кинул на стол фуражку и сел без приглашения.
– Слушай, расскажи мне про Бородулина все, что знаешь.
Александр от неожиданного напора смешался, стал одергивать чистенькую рубашку, а синие глаза, обычно тихие и спокойные, заметались.
– Зачем? Зачем тебе про Бородулина знать? – не сразу отойдя от растерянности, спросил он.
– Надо, – жестко отрезал Степан.
Александр потоптался посреди кухни, поодергивал рубашку и несмело, а потом все уверенней и тверже, заговорил:
– Извести, значит, надумал. Допустим, изведешь, силы и злости у тебя хватит, а на его месте другой появится. И опять сначала? Степа, так враждовать весь век можно, весь век на ножах.
– Ясно, – помрачнел Степан. – Будем молиться, беречь свою душеньку, чтобы не оскоромиться, короче, блюсти себя будем по всем правилам. А они на нас – с высокой колокольни, им до фени твое терпение. Они нас по мордам, а мы – будьте любезны, еще разок. Мне такое терпенье и смиренье не подходит, и ты меня за это дохлое дело не агитируй, хватит. Я по делу пришел – расскажешь про Бородулина?
Александр отвернулся.
– Ясно, – еще раз протянул Степан. – Ладно, не отворачивайся, пытать больше не буду, сам докопаюсь. Но знать я тебя, Саня, с нынешнего дня не желаю. Горшок об горшок – куда брызги полетят. Понял? Ноги здесь моей не будет.
Сдернул со стола фуражку, тяжело ударил растопыренной пятерней в дверь и вышел, не оглядываясь. А если бы оглянулся, то увидел бы – Александр круто развернулся, дернулся ему вслед, но сразу же и замер, долго стоял на одном месте и все одергивал старенькую чистую рубашку.
3
И оставалось-то совсем немного, каких-то десять – пятнадцать метров, сквозь зелень веток хорошо была видна синяя лодка с дистанционным управлением. Двое мужиков торопливо выбирали сеть, которая от берега до берега пересекала протоку. Работу свою мужики уже заканчивали. Степан заторопился, зацепился веслом за ветки затопленного куста, куст качнулся, вода булькнула. Мужики махом передернули сеть в лодку и насторожились. Скрываться дальше не было смысла – все равно увидят. Степан сильными гребками вывел «казанку» в протоку. Один мужик, завидев его, согнулся и прыгнул за руль. Взревел мотор.
– Сто-о-й!
Куда там! На крутом развороте лодка зацепила носом «казанку», отбросила ее обратно к кустам и пошла, надсадно подвывая, вверх по протоке. От внезапного толчка Степан едва не свалился в воду. Толком разглядеть мужиков не успел, но в одной согнутой, напряженной спине было что-то знакомое. Кинулся к моторам. Как на грех долго не мог завести. Наконец-то «вихри» протяжно взревели, и «казанка», набирая ход, понеслась вдогон. Протока оглушилась ревом. Крутые волны захлестывали и раскачивали зеленые затопленные кусты, испуганные синички вспархивали с них и с тонким писком отлетали в сторону. Моторы набирали обороты и выли на последнем пределе. Лодка уверенно уходила. Степан, вглядываясь вперед, на воду, чтобы не налететь случайно на какую-нибудь корягу, ругал свое начальство: «вихри» ему дали старые, да он еще за месяц сплошной гонки потрепал их изрядно, а катер неизвестно когда прибудет – вот и повоюй тут. Вспомнил своего начальника инспекции, одышливого толстяка с красными отвисающими щеками и с приглушенным голосом, которым он наставлял Степана: «Товарищ Берестов, попрошу уяснить с первого дня работы – вы на самом горячем участке борьбы за природу». Степан таких слов всегда боялся и с первого же дня стал относиться к начальнику настороженно. А сейчас, видя, как все дальше уходит лодка, еще и выматерил его черными словами. Кабан жирный, посадить бы тебя самого в «казанку» и заставить гоняться за браконьерами. Лодка вильнула вправо, в один из рукавов протоки, и скрылась за зелеными ветками, только непрерывающийся гул указывал теперь ее движение. Степан беззвучно ахнул. Вчера вечером он пытался через этот рукав выбраться на затопленный луг, а через луг, на веслах – на Обь. Но вода в последние дни стала спадать, и устье рукава, забитое старыми, гнилыми деревьями, обмелело, воды было сантиметров пятнадцать, не больше. С ходу, с лету, мужики не разглядят отмели – врежутся. «Да и черт с ними, пусть башки порасшибают!» Так он подумал, заворачивая «казанку» в рукав, а сам, надсажая горло, заорал:
