Аня смеется.
— Тебе идет, — говорит, а сама фонари проверяет и внутрь штольни внимательно смотрит.
Петр планчик, племянником нарисованный, разглядывает. Тот сказал, что от входа до места не больше сотни метров. Я носильщиком стал.
Лысый командует:
— Грузись больше. Нам с Анечкой перед спуском руки беречь надо, а ты сейчас — тягловая сила.
Взвалил на себя баулов под завязку. Прямо челнок какой.
Петр улыбается: мол, главное — в штольню зайди, а дальше, как на бульваре. Широко.
Заходим. Я третий. За спиной Лысый сопит. Загрузила его Анечка тоже неплохо: мол, нечего сачковать… Фонарики по стенкам штольни мечутся. Впечатлений масса, от изменения температуры до подземных запахов. Камнем пахнет и вечностью.
Идем глубже. Клаустрофобии нет. Когда вход за поворотом исчез, пропали взгляды, так я и не понял — казались они мне или нет? Под ногами хлюпало, но недолго. Неожиданно воздуха стало не хватать. Тащусь с грузом, а рот как у рыбы разевается. Паника стала наваливаться, чуть вещички не побросал. «Вот уж, — думаю, — весело командировочка начинается, и что дальше?»
Тут Лысый говорит вдруг сзади:
— Давай передохнем чуток.
Место сухое. Присел, как стоял. Серега рядом. Фонарем только моргнул в затылок Петру пару раз и пристроился на ящике, который тащил. Я сижу, отдышиваюсь и переживаю про себя. «Надо же, герой какой. Еще идти не начали, а уже странности появились».
Воздуха вроде больше стало. Тут Петр вернулся из черноты, фонарем слепит.
— За поворотом метров пять. Дотащитесь?
— Конечно, — на ноги поднимаюсь.
Прислушался к себе, вроде прошло. Петр обратно ушел, а мы — к месту спуска. Поворот. Анечкин фонарик мелькает. Делает что-то девчонка.
Груз около петровской кучи сбросили, и Серега сразу потащил какие-то петли и крючочки.
— Как пойдем? — Анечке кричит. — Станцию бьем, или есть за что арканиться?
— Вон рельс торчит, — тыкает пальцем девчонка. — Только его пробовать надо.
Точно, из кучи, что сверху, рельс выглядывает, загнутый, как крючок для мяса. Не порадовала меня такая аналогия. Хищно так торчит крючок. Жертву ждет.
Гляжу, Серега в героя играть собрался. Веревку потащил.
— Шевелила? — спрашивает.
— Нет пока.
Подходит товарищ мой к крюку, на самый краешек черного провала, и рукой его толкает.
— Давай я повисну, — предлагаю. — Все равно Серегина проба, по мне, пустой звук. Я его по весу вдвое.
Оба на меня как на идиота глянули.
— Без страховки? — Анечка спрашивает.
— А он чего собрался? — ткнул я пальцем в сторону Лысого.
— Мы же говорим, пошевелить. Если не гуляет, тогда на страховке повиснем, чтобы проверить.
Махнул я рукой и обратно за вещами пошел. Каждый должен свое дело делать: мне — грузы таскать, а у альпинистов собственный выход.
За поворотом с Петром столкнулись. Идет груженный как медведь.
— Там тебе на раз осталось, — говорит. — Не заблудишься?
Смеется. Лицо довольное.
— Радуешься, что полезли? — интересуюсь.
— А ты думал? Столько лет не был. Даже кровь быстрее побежала.
Глаза в свете фонарика озорно так сверкают. Я вздохнул лишь и на выход пошел.
«Все тут радуются, — думаю. — А мне до моего счастья сероводородного еще шагать и шагать».
Никогда не привлекали меня шахты да пещеры. Лес, море и все, что на земле, — мое. Подземное царство не про меня. Еще когда про Данилу-мастера сказку читал и камушек его, картинка рисовалась вовсе не радужная. Сидит бедолага в темноте, трудится, а его лишь спрашивают: «А вышел ли камушек, Данила-мастер?» Мне тогда даже на своем диванчике детском воздуха не хватало. А тут понесла вдруг нелегкая к самому центру земли…
«Придется привыкать. Научился же морскую болезнь гасить в самом зародыше? Так и здесь, — смекнул я. — А иначе хоть в изолирующем противогазе под землею ходи, чтобы кислород уж точно был». Рассмешила меня эта мысль лучше некуда. Представил я сочувствующие лица Ани с Серегой и понял, что блажь все это и нужно просто работать над собой.
Сразу силы появились. Навьючился я, что твой ишак, и в черный проем без сомнений занырнул.
Когда допыхтел до места, оказалось, ничего интересного не пропустил.
Лысый как раз на «мясном» крюке из рельсы повис, что твой червяк. Руками схватился и болтается. Анечка веревкой страхует.
— Нормально, — качнулся Серега и спрыгнул на край штольни. — Любого выдержит.
— Я килограмм на сорок тяжелей тебя, — опять забеспокоился я.
— Вот Серегу первого и отправим, — подытожила Анечка. — Пускай пока промежуточные станции бьет.
Выяснилось, что по правилам веревка не может быть длиной более тридцати метров. Здесь сто, так что две станции надо делать.
— Долго это? — Петр спрашивает.
— Как скала, — Анечка говорит.
— А что, не в трещины бьются?
— Трещина не всегда на месте, так что лучше уж сразу в стенку. Вдруг второй раз нырять придется, а станции уже стоят.
Внятный аргумент.
Петр уселся метрах в пяти от края, рядом со мной, за возней наблюдать. Крутили они там что-то, вертели. Надели на Серегу какое-то подобие подгузников с петлями. Бормочут что-то свое, альпинистское.
Наконец все готово. Веревку на рельсе закрепили, и повис Лысый в свободном полете над бездной.
— Пошел, — улыбнулся он, исчезая за краем.
Прождали долго. Даже жрать захотелось. Достал сухарь и давай хрумкать. Съел три штуки, когда Анечка сообщила:
— Все. На месте Серж.
«Серж, — заржал я про себя. — Надо же, какой француз». Следующим пошел Петр. Анечка только поинтересовалась, спускались ли мы когда-нибудь, и, получив четкое «нет», сказала, что времени на полное обучение не остается и спустит она нас вниз как мешки с грузом. Петра она все-таки отправила первым, до ящиков.
Нужно было видеть его несчастное лицо под пластиковой касочкой радостно-желтого цвета и руки, судорожно вцепившиеся в снаряжение.
«Ну вот, — задумался я. — Придется снова с собой бороться». Присмотрелся к Ане. «Специально на закуску меня оставила», — я потащил на край увязанный груз. Решил твердо: улыбаться буду, что бы ни случилось. Улыбаться, и как можно радостней.
Петр уже внизу. Скрылась за краем и большая часть мешков с ящиками. Наступил мой черед. Для начала снова пропал воздух. Незаметно продышался, пока надевал подштанники из ремней. По-ихнему — обвязка.
