Сергей с невестой условились встречаться по вечерам. Они прогуливались по комнате и полушепотом разговаривали на разные темы, а когда появлялась фигура матери или отца, жених начинал довольно громко целовать собственную руку. Подслушав эти поцелуи, матушка однажды, смеясь, заметила при всех живших женщинах по адресу дочери: «Небось сейчас вон какая скромница сидит; а как останется с женихом в темной зале, так то и знай целуются!»
Приготовления были закончены. Часов в пять вечера 12 ноября в торжественно освещенный красивый сельский храм собрались сельчане и многие из ближних деревень. Сергей надел фрак (в первый и последний раз в жизни!), крахмальную сорочку, белый галстук… Вместе с отцом Михаилом они сели в экипаж и выехали первые со двора.
Где-то в отдаленном соседнем селе начался пожар. В ранних зимних сумерках большое зарево охватило полнеба. Выскочив из ворот, лошади в экипаже почему-то шарахнулись в сторону, но кучер довольно скоро с ними сладил, и они подкатили к ступенькам паперти храма.
Сергей вошел с отцом Михаилом в храм. Толпа расступилась. Слышался шепот: «Какой молоденький!»
В доме происходил обряд облачения и благословения невесты, во время которого присутствовал и шафер, тот самый влюбленный в нее мировой судья, за которого ее прочили родители. Глядя на красавицу в подвенечной фате, бледную и взволнованную, он молча плакал…
Вот прибыла в храм и невеста с шафером и подружками. Сергей пошел к ней навстречу. Она была так бледна, а рука ее холодна, как лед, что у него мелькнула мысль об обмороке. Ни на кого не глядя, она пошла за ним к указанному им месту.
Хор грянул: «Гряди, гряди от Ливана, невесто!» Когда священник совершил обряд обручения, жених и невеста обменялись кольцами (у него было припасено кольцо, взятое заранее у знакомых). В толпе раздался возглас: «Ну, теперь, значит, шабаш!..»
Сергей претерпел немалые мучения – нравственные и физические: от волнения он сильно потел, а венец, оказавшийся слишком большим, то и дело слезал ему на глаза. Наконец торжество завершилось.
Дома гости ели и пили, пили и ели. Пели многократно многолетие все присутствующие за столом, причем диакон более всех путал и врал, но зато гремел во всю глотку. Бесчисленное множество раз молодых заставляли целоваться при криках «Горько!».
Кончился ужин, одни гости разъехались, другие разошлись по отведенным им в доме углам, а Сергея и Лариссу – мужа и жену – родители препроводили в спальню.
Молодые заперли дверь и остались одни в маленькой спаленке. Оба были чрезвычайно сконфужены… Что делать? Надо было доводить комедию до конца. Смущенный муж предложил жене лечь на имевшуюся тут единственную двуспальную кровать, снабженную роскошной периной и широким одеялом. Придвинув к двери, отворявшейся внутрь спаленки, стоявший тут сундук с приданым Лариссы, Сергей улегся на нем. Погасив огонь, жена сняла с себя венчальные одежды и утонула в перине. Муж, свернувшись калачиком, примостился на сундуке, проведя ночь по-походному.
Наутро, когда Ларисса, под одеялом накинув на себя одежду, вышла из спаленки, Сергей увидел, что на перине выдавлен след только одной фигуры. Чтобы это не показалось подозрительным для того, кто будет убирать постель, он улегся на перину, выдавив след и другой фигуры. Утром пришлось выдержать двусмысленные намеки и шутки от родственников… Так молодые провели целых три ночи.
Сергей и Ларисса по желанию родителей объездили с визитами наиболее почтенных местных жителей и 16 ноября сели в возок и покинули село. Проводы были самые сердечные. Матушка, плача, крестила и благословляла дочь и зятя. Прощаясь с ней, Сергей сильно переживал и горячо целовал ее руки.
Когда по ровной заснеженной дороге они выехали за село, Сергей протянул руку Лариссе и произнес:
– Ну, поздравляю вас со свободой!
Она молча и крепко ответила на его рукопожатие.
В конце ноября 1872 года Сергей привез свою фиктивную жену в Петербург и передал ее в женскую коммуну, которая находилась в Басковом переулке. А сам находился в подавленном состоянии: фиктивная жена пробила весьма основательную брешь в его сердце. Но показать это он счел бы преступлением. Чтобы избавиться от душевных мук, он решил погрузиться в общественную работу.
Вскоре ему предложили другое революционное задание: отправиться в село Губин-Угол сельским учителем, чтобы вести пропаганду среди крестьян. Вместе с ним изъявила желание отправиться и его фиктивная жена. О том, что произошло потом, лучше всего узнать из его рассказа.
«Однажды вечером я лежал усталый на маленькой лежаночке в своей комнате нашей школьной квартиры и задремал. Был вечер. Вдруг сквозь полудремоту я слышу, что меня расталкивает и будит Ларисса, с которой мы были только простыми знакомыми, членами одного кружка и которая держалась со мной всегда на благородной дистанции, как и я с нею.
– Да проснитесь же, Силыч (так всегда звали меня друзья и товарищи)! – смеясь, тормошит меня Ларисса. – Я принесла вам интересную новость!
Я вскочил. От Лариссы веяло морозной свежестью – она еще не успела сбросить ни шубки, ни платка, – чудные глаза ее были полны блеска; она была чрезвычайно ажитирована.
– Знаете ли, – говорила она радостно-возбужденно, – я по приглашению своих учениц попала на посиделки! Они там поют песни, девушки работают, а парни ничего не делают. Я предложила и парням, и девушкам после пения читать им вслух книжки… И с каким удовольствием они за это ухватились! Я прочитала им сегодня «Коробейников» и «Купца Калашникова». Когда расходились, просили приходить на посиделки и вас приглашали.
Радостное настроение Лариссы передалось и мне. В этот вечер мы с нею долго проговорили о том, что наша пропаганда получает возможность разрастись в деревне.
С этого вечера мы перестали уже быть буками друг с другом. Всяким успехом занятий с малышами и со взрослыми, всяким проявлением сочувствия к нашим речам со стороны того или другого деревенского обывателя, всем, что появилось интересного в сношениях с крестьянами, молодыми и старыми, при расширении с ними знакомства и в Губине-Угле, и в Бережке, и в других соседних деревушках – всем мы спешили поделиться друг с другом и теперь уже не один вечер проводили мы подолгу в беседах, строили широкие планы деятельности, мечтали о будущем счастье народа, огорчались тем, что нам казалось в нем темным и скверным… и все крепче и крепче влюблялись друг в дружку.
В один из таких вечеров разговор наш коснулся и разных моральных и общественных тем, свелся по ассоциации идей и на вопрос о любви, и окончилась наша беседа неожиданным признанием Лариссы, что она меня любит и что таить ей это чувство больше не под силу. Я чуть с ума не сошел от счастья в тот вечер. Никогда бы у меня не повернулся язык заявить Ларе о том, что я в нее влюблен до безумия: это было бы преступлением, посягательством с моей стороны на ее свободу, так как я был ее законный муж! Но она сама сказала мне, что меня любит! Это значило мгновенно разрушить плотину, долго сдерживавшую живой, напряженный поток чувства!.. Тут можно было сойти с ума!»
