– Давай не будем делить шкуру неубитого медведя, – угрюмо проворчал Валерий. – Пока поезжай домой и отсортировывай молодых бабок. У меня много работы, довольно редко случается, а надеяться, что мы отыщем старуху, я не могу. Машину оставь, она мне нужна.
Никита собрал листы и выбежал на улицу.
Батон – он работал на рынке грузчиком – вертел в руке с грязными ногтями часы, выпятив вперед посинелые губы. Вид у него при этом был знатока или часовых дел мастера, а по роже Батона не скажешь, что он закончил хотя бы среднюю школу. Грелка от нетерпения пританцовывала на тощих ногах, поглядывая вокруг. На рынке держи ухо востро, тут повсюду шныряют такие же любители легкой наживы, отберут часы, еще и отметелят. Синяк она замазала тональным кремом и запудрила, однако замаскировать фингал полностью не удалось.
– Где взяла? – поднял Батон на Грелку мутные глаза.
– По случаю достались, – хихикнула Ева.
– Я тебе щас второй глаз распишу, – пригрозил он, предположив, что в его руках щедрая плата за секс.
– Ты чего?! – округлила Ева один глаз, второй плохо открывался. Впрочем, сегодня она смотрела на Батона с обожанием. Раз бьет, значит, ревнует, а раз ревнует, значит, крепко любит. – Я ж ни с кем… Забрала часы из сортира, когда мыла там полы. Мужик какой-то забыл, оставил на раковине. Мне что, на всех углах теперь орать: кто забыл в сортире часы? Я не дура.
– Гляди, если брешешь…
– Не-не, не брешу. Ну и сколько за них дадут?
– Рубликов двести… – протянул тот.
– Еще чего! – фыркнула Ева. – Скажешь тоже! Ты глянь, какой корпус – красоты неописуемой! Сплошной импорт. Вот погляди, погляди… – Она взяла часы в руки, перевернула и указала на надпись. – Видишь, крупно написано? Это фирма. Буквы иностранные? Значит, часы иностранные. Я такие часики только на крутых пацанах видела в кафешке. Станут они носить тикалки за двести рублей! Не, Батон, им цена не меньше пятисотки. Загонишь? Бабки пополам.
Она знала, что Батон не обманет, сдачу он до копейки приносит, поэтому спокойно отдавала часы. Все равно деньги на выпивку пойдут, и ему достанется.
– Тут еще надпись… – сказал он, забрав часы назад. – «Дорогому сыну Роману от мамы». Ох, залетим мы с этими тикалками, Грелка.
– Ну, как хочешь, – пожала она плечами. – Давай, сама загоню.
– Да ладно, – отвел он руку с часами в сторону. Видимо, легкий заработок его прельстил. – Тока тот чувак, который забыл часы в гальюне, заявит в милицию.
– Из-за пятисот рублей? – покривилась она, выражая тем самым сомнение. – Да он новые купит. Знаешь, сколько такие крутые парни в кафе просаживают? Тыщи! За один вечерок! А тут какие-то часы. Давай, шуруй, а то мне на работу пора, и так вчера не ходила.
Пока возила шваброй по коридору в государственном учреждении, Ева все думала: а что, если ожерелье тоже стоит рублей пятьсот? Пятьсот рублей – мрак! А если стоит дороже? И на фиг ей такие бабки на шее носить? Вчера-то она ожерелье и не снимала, спала в нем. И сейчас оно на Евиной груди. Ну вот, вроде как поносила и хватит. Теперь бы продать его выгодно, тогда можно гулять до бесчувствия, жизнь-то одна…
После уборки в учреждении у Евы осталось время, которое она посвятила выяснению стоимости ожерелья. Зашла в универмаг, походила, поглядела, чего продают и чего покупают, позавидовала людям, кто покупал. Похожего ожерелья в витринах не нашлось, пошла далее. В фирменном магазине, где торгуют разными ненужными разностями – украшениями, дорогущей парфюмерией, посудой, которую и на стол-то ставить нельзя, только на полках магазина ей и место, – она двинула к витринам с украшениями. Стеклянные пеналы изобиловали бижутерией от известных фирм, у Евы аж глаза разбежались. Дойдя до ожерелий, она ахнула: три тысячи… две… четыре с половиной… пять! Дальше и смотреть не стала, от цен чуть в обморок не хряпнулась.
– Ни фига себе! – прошептала, едва не касаясь носом стекла, а пальцем подсчитывала, сколько камешков в ожерельях. – И кто ж такое покупает? Не, мое лучше. И стекляшек на моем больше. Кому б его толкануть? Пусть не за пять тыщ, а… за две с половиной? Это ж какие бабки! Мяса куплю, колбасы копченой и… коньяк! А потом как сядем с Батоном и Пушком… Но им не скажу, где деньги взяла, а то Пушок взбесится, половину потребует…
Воодушевившись планами, она торопливо семенила по улице к собственному дому. И вдруг сердце у нее екнуло: если ожерелье так дорого стоит – аж тысяч пять! – то его же ищут менты! И залетит Ева как воровка… Нет, сначала она выяснит, у кого Пушок стырил ожерелье, чтоб не вляпаться случайно, потом подумает, где и как его сбыть. И Ева дворами побежала к Пушку, купив чекушку. Под чекушку Пушок все разболтает…
Утром Щукин получил сообщение, что в одном из отделов милиции появилось заявление о пропаже часов фирмы «Шеппард» с дарственной надписью «Дорогому сыну Роману от мамы». Он сразу же отдал распоряжение, чтобы задерживали всех, кто будет продавать с рук часы. Любые часы – женские, мужские… хоть напольные! А потом поехал по адресу заявителя.
Встретила его девушка, которая сказала, что часы действительно пропали, но отца нет дома, появится только вечером. Она затруднялась назвать точное место, где мог в какой-то определенный час в течение дня оказаться отец, поэтому Щукин отправился на поиски Грелки. Уж та должна ему сообщить, где обитает Батон. Но сколько ни звонил следователь в дверь Грелки, в квартире стояла тишина.
Он вышел из подъезда и закурил.
Ева била по двери ногой. У Пушка долгий отходняк, после пьянки он дня три не выходит, ему иногда приносят еду и выпить по доброте душевной. Но когда с бабками труба, то сидит Пушок на голодном пайке во всех смыслах. Звонка у него нет, так что кулак или нога – единственные орудия, с помощью которых можно разбудить его.
Вдруг приоткрылась дверь напротив, и в щель пролезла голова соседки-бабки.
– Чего тарабанишь? – гаркнула она. – Людям спокоя не даешь. Нету Пушко, тебе не понятно?
– А где он? – осведомилась Ева.
– Убили его, – доложила бабка, и при этом на ее сытенькой рожице нарисовалось: ты сама, мол, все знаешь, а прикидываешься незнайкой.
– Как это – убили?! – У Евы отвисла челюсть.
– Ножом. В спину втыкнули нож по самую рукоятку.
– И когда ж… это… случилось?
– Да вчера труп нашли. А убили, значит, ночью перед вчерашним днем. Милиция приезжала. Из ваших, из алкашей, его кто-то зарезал. Ступай отсюдова, ступай!
Ева выскочила во двор и в замешательстве остановилась. В ее полутрезвой голове роились вполне трезвые мысли. Значит, вчера нашли Пушка, а позавчера до десяти вечера они пили втроем. И кто же, получается, зарезал Пушка? Ева или Батон! Но ушла она от Пушка вместе с Батоном. Ева не «втыкала» нож в спину собутыльнику, значит… Батон? Он что, рехнулся? Из ревности приятеля зарезал? Вот дурак! Ох, затаскают теперь Еву, а Батон будет на нее сворачивать, еще и посадят… Ой, как хреново!
