Дальше пошли в дело сосновые дрова. Горн гудел, жар был страшный, и это привело к тому, что загорелась крыша. И это несмотря на то, что начался дождь и с огорода в мастерскую ветер гнал воду. Работники уже не думали о том, что крыша на них может упасть, главное, дождь мог остудить горн. Бенвенуто от усталости буквально валился с ног и в какой-то момент не выдержал. Ему казалось, что он умирает. Скоротечная лихорадка, так Бенвенуто охарактеризовал свою болезнь. Крышу с грехом пополам потушили. Народу в мастерской было много, Бенвенуто успел сказать своему верному Бернардино из Муджелло: «Следи за горном, металл скоро будет готов, делай так, как я тебя учил» – и буквально пополз к постели.
Ему было так плохо, что он был совершенно уверен, что не доживет до утра. Дальше мистика. Бенвенуто провалялся в бреду около двух часов. Он явно видел, как в комнату вошел человек, изогнутый как буква S, «и начал говорить некоим звуком голоса печальным, удрученным, как те, кто дает душевное наставление тем, кто должен идти на казнь»:
– Бенвенуто, твоя работа испорчена, и уже ничего нельзя поправить.
Он вскочил с постели как безумный и начал одеваться, крича:
– Это – предательство, учиненное с умыслом! Я разберусь! Перед смертью я оставлю такое свидетельство миру, что не один останется изумлен!
В «Трактате» он описывает эту сцену куда более прозаично. Ужас был, страх был и обида, и горе, но никакой мистики. Просто в комнату, где корчился больной Бенвенуто, пришел подмастерье и сказал, что работа загублена. А далее все по тексту.
Он бросился в мастерскую и застал там всех в полном испуге и растерянности. Бенвенуто посмотрел на горн и увидел, что металл сгустился, получилось «тесто». И тут «умирающий», ощутив прилив новых сил, стал, словно «в бесовском неистовстве», быстро отдавать приказания, мастеровые выполняли их безоговорочно. Надо было принести из соседнего дома мясника ранее обещанные дубовые, хорошо просушенные дрова, защитить мастерскую от ветра и дождя, тумаки летели направо и налево. Принесенными дровами Бенвенуто заполнил зольник, дуб дает большое тепло, металлическое «тесто» нагрелось, оно стало светлеть и сверкать. В «тесто» Бенвенуто добавил «полсвинки олова» (около 60 фунтов), рабочие принялись его размешивать шестами, вскоре оно стало жидким.
Вдруг раздался страшный грохот, будто молния сверкнула. Из-за этого ужаса «всякий растерялся, а я больше других». Оказывается, крышка горна треснула, поднялась, и бронза полилась наружу. Бенвенуто приказал рабочим ударить по обеим втулкам. «И, увидав, что металл не бежит с той быстротой, как обычно, сообразив, что причина, вероятно, потому, что выгорела примесь благодаря этому страшному огню, я велел взять все мои оловянные блюда, и чашки, и тарелки, каковых было около двухсот, и одну за другой я их ставил перед моими желобами, а часть их велел бросить в горн; так что, когда всякий увидел, что моя бронза отлично сделалась жидкой и что моя форма наполняется, все усердно и весело помогали мне и повиновались».
Когда было ясно, что форма наполнилась, Бенвенуто встал на колени, сотворил молитву, а потом, на том же дыхании, «припал к салату на тарелке». Он поел и выпил со своими работниками, лихорадку как рукой сняло. Наутро он встал здоровым, а семья закупила взамен оловянной посуды глиняную и деревянную, все пребывали в замечательном настроении. Бенвенуто считает, что охлаждение металла и превращение его в «тесто» произошло не по вине его болезни, и не по недосмотру, и не из-за дождя, а из-за сознательного предательства двух подосланных майордомом Риччи мастеровых. Оставим это на совести и Риччи, и Бенвенуто.
Через два дня Бенвенуто стал потихоньку открывать форму. Голова Медузы вышла отлично, голова и торс Персея тоже. И удивительно было, что в литейном отверстии совсем не осталось металла, то есть добавленной оловянной посуды как раз хватило на заполнение формы. Теперь надо было открыть ступню правой ноги, про которую Бенвенуто говорил герцогу, что Персей на нее опирался. Пятка была заполнена металлом полностью, но на пальцы металла не хватило. Эта недостача не огорчила Бенвенуто, ступню легко можно было поправить, но, главное, он своей работой подтвердил правдивость недавней лекции о сущности плавки.
Герцог был очень доволен результатом труда и на радостях разрешил Бенвенуто съездить в Рим. Накануне скульптор получил оттуда письмо, которое доставило ему большое удовольствие. Писал богатый римский купец Биндо Альтовита. Около года назад Бенвенуто сделал этому Биндо скульптурный портрет в бронзе. Бюст этот увидел Микеланджело и спросил у хозяина:
«– Кто этот мастер, который изобразил вас так хорошо и в такой прекрасной манере?»
Биндо объяснил, а Микеланджело написал письмо во Флоренцию. Вот его содержание в пересказе получателя: «Мой Бенвенуто, я вас знал столько лет как величайшего золотых дел мастера, который когда-либо был известен; и теперь я вас буду знать как такого же ваятеля. Знайте, что мессир Биндо Альтовита свел меня посмотреть голову своего изображения, из бронзы, и сказал мне, что она вашей руки; она мне доставила большое удовольствие; но мне было очень досадно, что она поставлена в плохом свете, потому что, если бы она получила свой разумный свет, она бы являла себя тем прекрасным произведением, какое она есть». Бенвенуто показал письмо герцогу, он его одобрил и велел пригласить Микеланджело от его имени во Флоренцию.
Бенвенуто полетел на крыльях в Рим, там он поселился в доме Биндо, и не только потому, что нужно было «устраивать разумный свет», его связывали с купцом и деловые отношения. Проживая какое-то время по делам во Флоренции, Биндо ссудил герцогу, конечно под хорошие проценты, 5000 золотых скудо. Купец предложил Бенвенуто тоже принять участие в сделке, тот согласился, поэтому в этих пяти тысячах была и его доля – 1200 золотых скудо. Это и послужило причиной того, что Бенвенуто сделал Биндо его бронзовый портрет.
Когда Биндо увидел бюст в воске, он послал с нотариусом Бенвенуто 50 скудо, но тот отказался, оставил их у купца, как в сберкассе, под проценты. Все это время у деловых партнеров шла переписка, в письмах купец был очень любезен, а сейчас, когда Бенвенуто приехал в Рим, он вдруг стал строг, насуплен. Понятное дело, не хотелось ему расплачиваться за работу и вообще отдавать какие-либо деньги. «…все ж таки мы в немногих словах дело порешили; я потерял свою работу над этим его изображением, и бронзу тоже; и мы условились, что эти мои деньги он оставит себе из пятнадцати процентов на срок естественной моей жизни». Да, финансист Бенвенуто был никакой, обещанные деньги ему выплатили уже сыновья Биндо.
Сразу по приезде Бенвенуто «пошел поцеловать ноги папе» Юлию III, в миру Джован Мария де Чокки дель Монте (1550—1555). Юлий III принял скульптора очень благосклонно. Бенвенуто даже завел с понтификом некие речи, «каковыми мне кажется, что я легко договорился бы с ним и охотно вернулся бы в Рим, из-за великих трудностей, которые у меня были во Флоренции». Договорить эти речи не дал явившийся вдруг флорентийский посол Аверардо Серристори. Направляясь в Рим, Бенвенуто получил от герцога рекомендательное письмо к своему послу. Ясно, что в Риме Бенвенуто был под приглядом.
