Тем не менее друг Микеланджело делла Пала писал из Флоренции: «Говорю вам, я не только не чувствую никакого страха, но питаю твердую надежду на славную победу, а в последнее время душа моя полна великой радостью. Граждане преисполнены пренебрежения к денежным утратам и ко всякого рода жизненным удобствам, которые окружали их на виллах. Царит единение и удивительный пыл, пламенный порыв спасти свободу». Из письма Коллегии десяти своему послу в Париже: «Мы готовы взвалить на себя какое угодно бремя ради спасения свободы, сладость которой мы ощущаем тем больше, чем свирепее кипит война против нас».
Флоренция пала в августе 1530 года. Власть Медичи во Флоренции была восстановлена. Дальше казни, тюрьмы, изгнание, все как обычно. А что Бенвенуто? Выполнил он свой гражданский долг? С точки зрения любых борцов за свободу, нет. Но с точки зрения здравого смысла мне, например, поведение Бенвенуто кажется вполне оправданным. Возвышенные слова о свободе и сама свобода – это, как говорят в Одессе, «две большие разницы». При Сталине у нас была лучшая в мире конституция, слова о свободе пресса и радио выливали на нас сплошным потоком. Люди моего поколения стали скептиками. Революция – удел молодых и еще тех, кто самим своим рождением нацелен на ниспровержение старых порядков. Сейчас ученые говорят, что обнаружили особый ген, который отвечает за религиозность человека, это значит, что атеисты и верующие никогда не договорятся. Наверное, у человека есть ген (а может, мозг у этого человека так устроен), который вечно зовет к борьбе за свободу, а дальше «мы за ценой не постоим». Знать бы только, что это такое – свобода и от чего свобода.
Приведу высказывание Эмиля Жебара: «Итальянская коммуна только казалась делом свободы и равенства. В ней община постоянно надзирала и стесняла отдельную личность, ибо все вольности республиканской ассоциации обеспечивались только отречением от всякой личной воли… Человек всегда включался в одну из тех групп, совокупность которых и составляла коммуну; вся его жизнь принадлежала какому-нибудь определенному классу, цеху, корпорации, приходу, кварталу. Консулы и советы не только отмеряли ему его долю политической свободы, но управляли каждым актом его частной жизни, предписывая, сколько именно фиговых и миндальных деревьев он может посадить на своем поле, сколько священников будут сопровождать его гроб и сколько свечей зажечь на его похоронах; они запретили ему входить в трактиры, определенные для иностранцев, делать подарки новобрачным, носить украшения и ткани высшей стоимости, чем установленная…»
Вернемся к нашим баранам. В самом начале войны Климент VII, уверенный, что город будет взят, вызвал всех работающих на него художников в Рим. Микеланджело тоже получил такое письмо, но он не поехал, а Бенвенуто поехал. Случилось это так. В самый разгар патриотических прений в мастерской у Бенвенуто ему вдруг принесли письмо из Рима от старого знакомца. Делла Барка писал, что он узнал-де со слов самого папы, как тот относится к Бенвенуто, то есть замечательно, и что если бы он, папа, узнал, где находится его ювелир, то немедленно призвал бы его к себе. Поэтому, писал делла Барка, бросай Флоренцию и приезжай в Рим. Гости стали расспрашивать хозяина, что за письмо он получил да от кого. Бенвенуто ушел от ответа, а в Рим написал: мол, забудьте мое имя, я не приеду и «никоим образом, ни ради хорошего, ни ради худого, никоим образом мне не писать».
Но делла Барка не успокоился и написал еще одно письмо, «которое настолько выходило из границ, что, если бы его увидели, мне пришлось бы плохо». Делла Барка, теперь уже от имени папы, велел ехать немедленно, потому что в Риме Бенвенуто ждали дела необычайной важности, а потому он должен был все бросить и ехать, а «не оставаться действовать против папы заодно с этими сумасшедшими бешеными».
Вот здесь Бенвенуто задумался. Нельзя сказать, чтобы с него разом сдуло весь патриотический пыл, но он понял, что папа прав. Его ли дело судить, кто лучше, а кто хуже правит Флоренцией, тем более что за всю его жизнь родным городом правили плохо. А папа искренне его любил и желал ему добра. Да и узнал он уже, что такое война – не сладкое занятие.
Прибыв в Рим, Бенвенуто стал налаживать старые связи. Бежать сразу к Клименту ему мешала тяготившая его тайна, о ней речь впереди. Словом, Бенвенуто решил положиться на случай. И случай вскоре представился. С делла Баркой он нос к носу столкнулся на улице, вслед за этим тут же последовало свидание с папой.
Папа принял Бенвенуто в кровати, он был болен. Рядом с ним были двое – Якопо Сальвиати и архиепископ Капуанский. Папа очень обрадовался Бенвенуто, и тот, «облобызав его ноги со всем смирением, с каким только мог, подошел к нему, показывая, что хочу сказать нечто важное». Папа отослал своих посетителей в глубь комнаты и велел своему ювелиру говорить. Речь Бенвенуто была возвышенна и витиевата. Смысл ее таков – за все время после осады замка он не мог ни исповедаться, ни причаститься, поэтому ему не дают отпущения. После тайной плавки золота в замке Ангела он должен был получить награду, но Кавалерино не только не дал ему никаких денег, но еще грубо обругал. Поэтому, вернувшись к себе в каморку и найдя в золе крупицы золота «величиной с просо», где-то около полутора фунтов, Бенвенуто взял их себе в зачет награды, с желанием «возвратить их потом, когда мне представится удобство». Теперь он хочет исповедаться и причаститься.
Так оно и было. Когда в замке после плавки Бенвенуто принес папе золото, тот очень его благодарил и велел Кавалерино заплатить за работу 25 скудо, прося при этом прощения, что сумма мала. Вспомните, сколько денег Клименту VII пришлось заплатить в качестве контрибуции. А плут Кавалерино и этих денег не заплатил. Вот Бенвенуто и оставил себе это золото «в виде проса».
«Тогда папа, со смиренным вздохом, видимо, вспоминая свои горести, сказал такие слова» (ай да Бенвенуто – папа! ему! со смиренным вздохом! Но что делать – таков наш герой):
– Бенвенуто, я именно тот, «который может отпустить тебе всякое прегрешение, тобой сделанное». Выскажись откровенно, сколько ты взял? Даже если бы ты взял целиком стоимость одной тиары, «я вполне расположен тебя простить».
– Другого я не брал, всеблаженный отче, как только то, что сказал. Еще я получил деньги в Перудже, и с ними поехал к моему старому отцу.
– Твой отец был добродетельный и честный человек, и ты у него не выродок. Жаль, что денег было мало, но те, что ты взял, я тебе прощаю. Скажи об этом своему духовнику. И потом, исповедавшись и причастившись, приходи опять. И благо тебе будет.
Папа уже отпускал грехи Бенвенуто во время осады замка Святого Ангела. Это случилось после небывалого события. Папа увидел со стен замка знакомого испанца полковника, который когда-то у него служил, и вступил с ним в разговор, наверное, кричали оба во весь голос. Бенвенуто был, как всегда, наверху, у фигуры Ангела, оттуда он и увидел испанца во всем розовом, который распоряжался рытьем окопов и что-то кричал. То ли Бенвенуто розовый цвет не понравился, ишь – вырядился, то ли непонятны были крики, но он взял свой кречет (орудие больше и длиннее сакра), зарядил его, навел на этого человека и… Он не рассчитывал попасть, слишком далеко было, но попал. Щеголеватый испанец нацепил шпагу спереди, видно из щегольства, ядро попало точно в эту шпагу, и несчастного полковника «разрезало пополам». Вдоль или поперек, Бенвенуто не пишет, но примечательна реакция наихристианнейшего владыки: «Папа, который ничего того не ожидал, пришел в величайшее удовольствие и изумление». Он послал узнать, кто совершил этот фантастический выстрел. Привели Бенвенуто. Тот сразу преклонил колени и попросил отпущение грехов и за это убийство, и за все прочие, ранее совершенные. Папа не поскупился, он благословил нашего героя и заодно простил и будущие убийства, которые он совершит на апостольской службе. После этого случая Климент VII проникся к Бенвенуто полным доверием.
