– Ну что, пошли, – наконец сказал Мэйкон, и они выбрались из машины.
Через палисадник тянулась цепочка следов, оставленных Гарнером Болтом, под окном гостиной было натоптано. В ботинках на скользкой подошве Мэйкон с трудом одолел снежную целину тротуара.
Едва открыли дверь, услышали равномерную капель. В гостиной барабанило, как в оранжерее после полива. Чарлз вошел первым и ахнул. Мэйкон замер в прихожей.
Видимо, в верхней маленькой ванной (рядом с бывшей комнатой Итана) прорвало замерзшую трубу. Поди знай, когда это случилось, но вода текла себе и текла и, пропитав штукатурку, низверглась с потолка. В комнате дождило. Отвалившиеся куски штукатурки побелкой осели на мебели, испятнали пол. Под ногами чавкал ковер. Тщательность разрухи, не упустившей ни единой мелочи, просто восхищала: пепельницы, все до одной, заполнены мокрыми хлопьями, журналы, все до одного, промочены насквозь. Обивка кресел воняла плесенью.
– Что будешь делать? – выдохнул Чарлз.
Мэйкон встряхнулся:
– Ну что, перекрою стояк, разумеется.
– С гостиной-то что?
Мэйкон не ответил. Но хотел сказать, что с гостиной… все как надо. И лучше бы ее смыло вообще. (Он представил дом под толстым слоем воды – неестественно четкий, как замок на дне аквариума.)
В подвале Мэйкон закрутил вентиль, потом проверил бельевой поддон. Сухой. Обычно на зиму он оставлял кран приоткрытым, вода текла тонкой струйкой, и трубы не замерзали. А вот нынче забыл, и братья, приезжавшие включить обогреватель, тоже не сообразили. Мэйкон поднялся в дом.
– Ужас, чистый ужас, – приговаривал Чарлз, хотя бродил по кухне, не пострадавшей от потопа. Он открывал и захлопывал дверцы шкафов. – Кошмар, кошмар.
Мэйкон не понял, о чем это брат причитает.
– Сейчас переобуюсь и поедем, – сказал он.
– Поедем?
Ботинки, наверное, в гардеробе, вспомнил Мэйкон. Он поднялся в спальню. Жутко унылая картина: голый матрас, спальный мешок, пыльное зеркало, старая пожелтевшая газета на тумбочке. Мэйкон порылся на дне платяного шкафа. Вот ботинки, а еще проволочные плечики и какая-то тетрадка. Дневник садовода, 1976 г. Мэйкон его пролистал. Сарин убористый почерк: Первая весенняя стрижка газона. Форсития еще цветет. Мэйкон закрыл тетрадку и, разгладив обложку, отложил в сторону.
С ботинками в руке он сошел вниз. В гостиной Чарлз выжимал диванные подушки.
– Брось, – сказал Мэйкон. – Все равно опять намокнут.
– Страховка покроет ущерб?
– Надеюсь.
– Как они это обзовут? Потоп? Стихийное бедствие?
– Не знаю. Поехали.
– Свяжись с нашим мастером, Мэйкон. Помнишь мужика, что чинил нам крыльцо?
– Все равно здесь никто не живет.
Чарлз выпрямился, не выпуская из рук подушку.
– Что это значит? – спросил он.
– Что?
– Хочешь сказать, все так и оставишь?
– Вероятно.
– Пусть все мокнет и гниет? Ничего не сделаешь?
– Ну хватит, – отмахнулся Мэйкон. – Пошли.
Но Чарлз мешкал, оглядывая гостиную:
– Ужас. Даже со штор течет. Сара жутко расстроится.
– Это вряд ли, – сказал Мэйкон.
На крыльце он переобулся в старые жесткие ботинки с металлическими застежками и, заправив в них брюки, зашагал к машине.
Однако Чарлз не спешил запустить мотор. Он повертел ключ в руке и строго взглянул на Мэйкона:
– Я думаю, пора нам поговорить.
– О чем?
– Хотелось бы понять твои отношения с этой дамочкой Мюриэл.
– Ты ее так называешь? Дамочка Мюриэл?
– Никто другой тебе не скажет. Все считают, это их не касается. А я не могу лишь стоять и смотреть. Я должен сказать, что я думаю. Тебе сколько, сорок два? Сорок три уже? А ей… Но главное, это не твой тип женщины.
– Ты же ее не знаешь!
– Я знаю этот тип.
– Пожалуйста, отвези меня домой.
Чарлз разглядывал ключ. Потом завел машину и выехал на улицу, но тему не оставил:
– Она – этакий симптом, Мэйкон. Сейчас ты не в себе, и симптом этого – дамочка Мюриэл. Все так считают.
– Я больше в себе, чем когда бы то ни было, – сказал Мэйкон.
– Что это за ответ? Вздор какой-то!
– Интересно, кто это – все?
– Ну, Портер, Роза, я…
– Сплошь эксперты.
– Просто мы за тебя беспокоимся.
– Давай сменим тему, а?
– Я должен был сказать, что я думаю.
– Вот и хорошо. Ты сказал.
Но Чарлз, похоже, остался недоволен.
Теперь машина пробиралась через снежную кашу, с крыши по ветровому стеклу сбегали прозрачные ручейки.
– Даже думать не хочется, что вся эта соль сотворит с днищем, – посетовал Мэйкон.
– Я никогда об этом не говорил, но, по-моему, секс слишком переоценивают, – сказал Чарлз.
Мэйкон посмотрел на него.
– Нет, в юности он меня, как всякого, страшно интересовал, – продолжил Чарлз. – То есть я думал о нем с утра до вечера и все такое. Но это была мечта о сексе, понимаешь? А в реальности оно как-то… Не подумай, что я противник близости, но я ожидал чего-то другого. Во-первых, штука эта довольно маркая. И потом, уж очень зависит от погоды.
– Как это? – удивился Мэйкон.
– В холод раздеваться не тянет. В жару вы оба противно липкие. А в Балтиморе всегда либо слишком холодно, либо слишком жарко.
– Может, тебе стоит сменить климат? – Мэйкон развеселился. – Как думаешь, кто-нибудь проводил подобные исследования? По городам. Наверное, Джулиан мог бы выпустить такую брошюру.
– Кроме того, зачастую получаются дети, – сказал Чарлз. – А я их не особо люблю. Они все ломают.
– Если весь сыр-бор из-за этого, успокойся. Мюриэл больше не может рожать.
Чарлз кашлянул.
– Приятно слышать, но я не к тому, – сказал он. – Наверное, я пытаюсь сказать, что секс не такая уж ценность, чтобы ради него ломать свою жизнь.
– Да? А кто ломает свою жизнь?
– Мэйкон, согласись, она того не стоит.
– Откуда ты знаешь?
– Ну что в ней такого особенного? Только назови что-нибудь конкретное, не надо соплей типа «она меня ценит, она меня слушает»…
Она смотрит в больничное окно и представляет, что о нас подумают марсиане, хотел сказать Мэйкон. Но Чарлз этого не понял бы, поэтому он сказал другое:
