Ее молодость не притягивала, напротив, выбивала из колеи. Мюриэл лишь краем уха слышала о Вьетнаме и понятия не имела, когда убили Кеннеди. С ней он начал ощущать свой возраст, хотя прежде о нем не задумывался. Теперь он замечал, что от долгого сидения в одной позе суставы его как будто ржавеют, что он бережет спину, опасаясь очередного прострела, что в постели одного раза ему более чем достаточно.
И еще она очень много говорила, почти безумолчно, тогда как для него тишина была лучшей музыкой. («Вот! Передают мою любимую песню!» – усмехался он, когда Сара выключала радио.) Она говорила о румянах, выпрямителе волос, целлюлите, длине юбок, сухой коже. Ее интересовала лишь внешняя сторона вещей: оттенок губной помады, лак для ногтей, маски для лица, секущиеся кончики. Как-то раз он сказал, мол, нынче она очень хорошо выглядит, и она так взбудоражилась, что споткнулась о тротуарный бордюр. И тут же засыпала вопросами: хорошо выглядит, потому что стянула волосы в конский хвост? дело в волосах или в ленте? как ему цвет ленты? не слишком яркий, нет? лицо не кажется бледным? он не считает, что у нее кошмарные волосы, которые при малейшей влажности встают дыбом? Он уже пожалел о своем комплименте. Не то чтоб пожалел, но… устал. Притомился.
И в то же время какая-нибудь пустяковина врезалась в память намертво. Перед внутренним взором мелькал калейдоскоп случайных, ничего не значащих моментов: Мюриэл сидит за кухонным столом и, зацепив ступнями перекладины стула, заполняет конкурсную анкету для оплаченного тура в Голливуд; перед уходом Мюриэл смотрится в зеркало и традиционно произносит: «Ну и видок, страх господень!»; в розовых резиновых перчатках с нарисованными красными ногтями Мюриэл моет посуду: переставляет намыленные тарелки в мойку для ополаскивания, поднимает их слишком высоко и при этом горланит какую-нибудь любимую песню – «Война на домашнем фронте тоже не сахар» или «Интересно, любит ли Господь стиль кантри». (Сама-то она обожала этот стиль – длинные жалостливые баллады о каменистой дороге жизни, о тюремных стенах, холодных и серых, о двуличном подлеце с грязной душой.) И еще картинка, которую, вообще-то, он не видел: опершись на швабру, Мюриэл стоит у больничного окна и смотрит на подъезжающую «скорую помощь».
Потом он понял, что все дело в ее образе жизни: он не был влюблен, но она удивляла, и рядом с ней он удивлялся себе. В чужой стране под названием Синглтон-стрит он становился совсем другим человеком, которого не подозревали в недалекости, не обвиняли в холодности, но даже укоряли мягкосердечием. Там он был кем угодно, только не апологетом порядка.
– Может, встретим Рождество с моими предками? – спросила Мюриэл.
В ее кухне Мэйкон, скорчившись под раковиной, закручивал вентиль. Он помолчал, потом выглянул и переспросил:
– С твоими предками?
– Съездим к ним на ужин.
– Я даже не знаю…
– Ну пожалуйста, Мэйкон, соглашайся! Я хочу, чтоб вы познакомились. Мама думает, я тебя сочинила. Ты, говорит, его выдумала. Ты ведь знаешь, какая она.
Пусть и по рассказам, но Мэйкон знал и потому мог представить, каким будет этот ужин. Минное поле. На каждом шагу скрытые ямы, ущемленные чувства. По правде, влезать в это не хотелось.
Не ответив, Мэйкон переключился на Александра, которого пытался обучить починке крана.
– Вот, видишь, я перекрыл воду, – сказал он. – Зачем я это сделал?
В ответ тупой остекленевший взгляд. Идею обучения выдвинул Мэйкон. Александра оторвали от телевизора, приволокли в кухню, точно мешок с камнями, и, усадив на стул, велели смотреть внимательно.
– Может, не стоит? – вмешалась Мюриэл. – Он такой слабенький.
– Чтобы починить кухонный кран, не нужно быть Тарзаном.
– Да, но я даже не знаю…
Иногда Мэйкону казалось, что все Александровы недуги существуют лишь в ее воображении.
– Зачем я перекрыл воду? – повторил он.
– Зачем? – эхом откликнулся Александр.
– Вот и скажи.
– Сам скажи.
– Нет, ты скажи, – твердо потребовал Мэйкон.
На секунду возникло опасение, что этот немигающий взгляд застыл навеки. Согнувшись дугой, Александр подпер кулаком подбородок и бессмысленно смотрел перед собой. Ноги его в тяжелых коричневых башмаках торчали из штанин, словно детали конструктора. Наконец он выговорил:
– Чтоб кухню не залило.
– Верно. – Мэйкон приказал себе не упиваться своей победой. – Так, у нас подтекает не носик, а рукоятка. Значит, нужно ее снять и поменять прокладку. Для этого надо вывинтить шуруп. Давай, попробуй.
– Я?
Мэйкон кивнул и протянул ему отвертку.
– Не хочу, – сказал Александр.
– Пусть он просто посмотрит, – влезла Мюриэл.
– Если просто смотреть, он не сумеет починить кран в ванной, а я хочу, чтобы там он все сделал без моей помощи.
В свойственной ему манере (мелкие вороватые движения) Александр взял отвертку, сполз со стула и подошел к раковине. Затем влез на другой стул, который Мэйкон придвинул вплотную к мойке. Возникла задача – попасть отверткой в паз шурупа. На это ушла вечность. Короткие пальцы с розовыми подушечками и под корень обгрызенными ногтями не способствовали решению проблемы. Александр насупился, очки его сползли на кончик носа. Как всегда, он дышал ртом, а сейчас еще и тихонько кряхтел, закусив язык.
– Великолепно, – сказал Мэйкон, когда отвертка наконец попала в паз.
Однако после каждого крохотного оборота она соскакивала и все начиналось заново. У Мэйкона сводило мышцы живота. В кои-то веки Мюриэл смолкла, но молчание ее было напряженным и встревоженным.
– Ага! – воскликнул Мэйкон. Шуруп был так ослаблен, что Александр смог вывернуть его пальцами. С этой задачей он справился довольно легко. И даже без указаний снял рукоятку крана. – Молодец, – похвалил Мэйкон. – По-моему, у тебя природный талант водопроводчика.
Мюриэл облегченно выдохнула и привалилась к столешнице.
– Родители отмечают Рождество днем, – сказала она. – Ну, не совсем днем, а так, ближе к вечеру. Правда, нынче будет уже совсем вечер, потому что у меня утренняя смена в «Мяу-Гав» и…
– Вот, видишь эту дрянь? – сказал Мэйкон. – Это старая сгнившая прокладка. Выбрасывай ее. Хорошо. А вот у нас новенькая пакля. Наматывать ее нужно с небольшим запасом. У тебя получится.
Александр наматывал паклю. От усилия пальцы его побелели.
– Обычно мы готовим гуся, – говорила Мюриэл. – Папа привозит его с Восточного побережья. Может, ты не любишь гуся? Лучше индейку? Или утку? К чему ты больше привык, Мэйкон?
– Да, знаешь… – промямлил Мэйкон, но его спас Александр, который самостоятельно вернул рукоятку на место.
– Что теперь? – спросил он.
– Накрепко завинчиваем шуруп.
