– Он не ворвется. Открой дверь и спокойно пройди мимо. Пожалуйста, Чарлз. Слушай, я тут на верхотуре и…
– Может, ты не в курсе, но у меня клаустрофобия.
Как вариант, прикинул Мэйкон, можно сказать ресторанной обслуге, что у него инфаркт. Инфаркт – это респектабельно. Вызовут неотложку и отнесут вниз, что и требуется. Даже не обязательно нести, пусть кто-нибудь просто прикоснется, положит руку на плечо, чтобы восстановилась связь с миром. Он так давно не ощущал чужого прикосновения.
– Я им скажу – дверь не выламывайте, ключ в почтовом ящике, – говорил Чарлз.
– Что? Кому?
– Полиции, кому еще… Извини, Мэйкон, но ты же понимал, что рано или поздно с этой собакой придется покончить.
– Не делай этого! – заорал Мэйкон.
Человек, вышедший из ресторана, посмотрел в его сторону.
– Он – собака Итана, – уже тише сказал Мэйкон.
– И этим ему дозволено перегрызть мне глотку?
– Погоди. Не пори горячку. Давай все обдумаем. Сейчас я… Я позвоню Саре. Попрошу ее приехать и заняться Эдвардом. Ты слышишь?
– А если он и на нее бросится?
– Не бросится, поверь мне. Ничего не делай до ее приезда, ты понял? Не надо поспешных решений.
– Ну ладно… – неуверенно протянул Чарлз.
Мэйкон дал отбой и полез в карман за бумажником. Он перебрал визитки и неровно оторванные, от времени пожелтевшие бумажные клочки, хранившиеся в потайном отделении. Наконец отыскал Сарин номер, трясущимся пальцем его натыкал и затаил дыхание. Сара, скажет он, я тут на небоскребе и…
Она не ответила.
Вот этого он не предвидел. Мэйкон слушал гудки. И что теперь? Что, черт возьми, теперь?
Наконец он повесил трубку. Безнадежно еще раз перебрал визитки: дантист, фармацевт, дрессура животных…
Дрессура?
Поначалу возник образ циркача – мускулистого мужчины в атласном трико. Потом он разглядел имя: Мюриэл Притчетт. Визитка написана от руки и вручную криво обрезана.
Мэйкон набрал номер. Она ответила сразу.
– Ну че? – просипела трубка голосом скучающей барменши.
– Мюриэл? Это Мэйкон Лири.
– О! Как поживаете?
– Хорошо. Вернее… Понимаете, в чем дело, Эдвард загнал брата в кладовку, и он слишком бурно отреагировал, Чарлз то есть, он всегда все принимает близко к сердцу, а я тут в Нью-Йорке на вершине небоскреба, и у меня, знаете ли, что-то вроде… э-э… расстройства. Я посмотрел вниз, а там город, так далеко-далеко, я даже не могу передать…
– Значит, если я верно поняла, – перебила Мюриэл, – Эдвард в кладовке…
Мэйкон сосредоточился.
– Эдвард лает снаружи, – сказал он. – В кладовке сидит мой брат. Говорит, вызовет полицию, чтобы Эдварда пристрелили.
– Что за дурь!
– Вот именно! И я подумал, не могли бы вы приехать, достать ключ, он там на дне почтового ящика…
– Сейчас выезжаю.
– Ох, замечательно.
– Ну тогда пока, Мэйкон.
– Тут вот еще что…
Она ждала.
– Понимаете, я на небоскребе и жутко испугался, сам не знаю чего.
– А уж как я-то перепугалась, когда посмотрела «Ад в поднебесье»!
– Нет-нет, это не страх пожара или высоты, тут другое…
– Вы видели «Ад в поднебесье»? Теперь меня не затащишь выше этажа, откуда можно выпрыгнуть. Это ж какую отвагу надо иметь, чтоб взобраться на небоскреб! Да уж, Мэйкон, вы настоящий смельчак, коль туда залезли.
– Не такой уж я смельчак.
– Нет, я серьезно.
– Да перестаньте, ничего особенного.
– Вы так говорите, потому что не осознавали своих метаний, до того как вошли в лифт. Понимаете, внутренне вы себе сказали: «Ладно, рискнем». Так оно у всех. Наверняка и с самолетами так же. «Да, это опасно, как всякая подобная фигня, ну и черт с ним! – говорят себе люди. – Давай-ка взлетим, а там как бог даст». Слушайте, гуляйте там, удивляйтесь себе и пыжьтесь от гордости!
Мэйкон сдавленно хохотнул и крепче стиснул трубку.
– Значит, вот что я сделаю, – сказала Мюриэл. – Заберу Эдварда и отвезу его в «Мяу-Гав». От вашего брата толку, похоже, мало. Когда вернетесь, поговорим о занятиях. В смысле, дальше так нельзя, Мэйкон.
– Нельзя. Вы правы. Нельзя.
– Это ж курам на смех.
– Вы абсолютно правы.
– Ладно, увидимся. Пока.
– Погодите!
Короткие гудки.
Мэйкон повесил трубку и увидел компанию, вышедшую из лифта. Впереди трое мужчин, за ними три дамы в длинных платьях. А замыкала шествие пара чуть ли не подросткового возраста. У паренька нескладно торчали руки из коротковатых рукавов, на девушке топорщилось платье с приколотой чудовищной орхидеей, закрывавшей половину ее лица.
На полпути юная пара притормозила и огляделась. Посмотрела на потолок, на пол. Потом друг на друга.
– Ого! – сказал парень и взял девушку за руки. Еще секунду они смотрели друг на друга, потом рассмеялись и вошли в ресторан.
Мэйкон последовал за ними. Он успокоился, устал и чертовски проголодался. К его радости, официант поставил перед ним тарелку, едва он плюхнулся на стул.
Глава десятая
– По совести, ребенок получился нечаянно, – сказала Мюриэл. – В смысле, мы еще были неженаты, если хотите знать правду. И если уж совсем по правде, из-за ребенка-то мы и поженились, хотя я говорила Норману, что он не обязан этого делать против воли. Не то чтоб я его на аркане тащила или еще что.
Мимо Мэйкона она смотрела на Эдварда, распростертого на коврике в прихожей. Лечь его принудили, однако он не вскакивал.
– Заметьте, я разрешаю ему шевелиться, но только лежа, – сказала Мюриэл. – Теперь я отвернусь, а вы смотрите, как он себя поведет.
Она прошла в гостиную. Со стола взяла вазу, перевернула и осмотрела донышко.
– Ну вот, мы, значит, взяли и поженились, и все вокруг это восприняли как величайшую мировую трагедию. Предки мои с этим так и не примирились. «Я всегда знала, что этим кончится, – зудела мать. – Ведь я тебя предупреждала, еще когда ты хороводилась со всякой шушерой, когда твои бесчисленные ухажеры дудели и вызывали тебя на улицу, предупреждала я?..» Нас быстренько обвенчали в местной церкви, и мы без всякого свадебного путешествия отправились прямиком к себе на квартиру, а уже на другой день Норман устроился на работу к своему дядьке. Он вполне приспособился к женатой жизни – мы вместе ходили за продуктами, выбирали занавески и все такое. Знаете, порой я думаю, какие ж мы еще были дети. Как будто в куклы играли! В дочки-матери! За ужином на столе цветы и свечи, Норман зовет меня «милая», относит посуду в мойку. А потом ба-бах – и все стало всерьез. Теперь у меня малыш, семилетний карапуз в тяжелых башмаках, и это уж никакие не дочки-матери. Все было по-всамделишному сразу, только мы этого не понимали.
