Порой Мэйкон, топчась на скомканном белье в душевом поддоне или забираясь в свой постельный мешок, разложенный на голом матрасе в ржавых пятнах, понимал, что, возможно, перегибает палку. Но не смог бы объяснить почему. Ему всегда нравился порядок, однако манией это не назовешь. Скорее всего, думал он, теперь и Сара в своей безалаберности хватила через край. Может быть, все эти годы они удерживали друг друга в разумных рамках, а вот порознь как-то размагнитились и напрочь сбились с курса. Сарина новая квартира, которую он никогда не видел, представлялась безумным хаосом: на плите кроссовки, на диване гора посуды. Подумать страшно. Мэйкон с удовольствием оглядывал собственное жилище.
В основном он работал дома, иначе, наверное, не уделял бы такого внимания домашнему укладу. Устроившись в офисном кресле, он на пишущей машинке, верой и правдой служившей ему еще в колледже, отстукивал путеводители для тех, кому приходилось совершать деловые поездки. Забавно, если учесть, что сам Мэйкон терпеть не мог путешествия. Стрелой промчавшись по заграницам – зажмурившись, задержав дыхание и тоскуя по надуманному домашнему уюту, – он возвращался домой и, облегченно выдохнув, выдавал на-гора пухлые книжицы в мягком переплете. Случайный турист во Франции. Случайный турист в Германии. В Бельгии. Имя автора не указывалось, один логотип на обложке – крылатое кресло.
Путеводители охватывали только города, ибо в деловых поездках «прибыл-убыл» никто не видит окрестностей. Да и городов-то, по сути, не видит. Командированным желательно обманчивое впечатление, будто и не было разлуки с родиной. Какие мадридские отели располагают большими матрасами «Сладкий сон»? Какие токийские рестораны предлагают заменитель сахара? В Амстердаме есть «Макдоналдс»? В Мехико имеются закусочные «Тако Белл»? В Риме где-нибудь подают равиоли «Шеф Боярди»? Иные путешественники надеялись отыскать особенные местные вина, а читателей Мэйкона интересовало пастеризованное гомогенизированное молоко.
Насколько Мэйкон ненавидел путешествия, настолько обожал сочинительство, получая истинное наслаждение от упорядочивания беспорядочного, удаления несущественного и второсортного и собирания всего прочего в аккуратные сжатые абзацы. Иногда он брал сведения из других путеводителей, выклевывая ценные зернышки и отбрасывая ненужное. Проводил восхитительные часы в размышлениях над пунктуацией. Благочестиво и безжалостно выпалывал страдательный залог. Когда Мэйкон печатал, от усердия рот его слегка кривился, и никто бы не подумал, что он получает несказанное удовольствие. Рад сообщить, с угрюмой и напряженной миной долбил он по клавишам, что отныне в Стокгольме можно купить «Жареного цыпленка из Кентукки», и, подумав, добавлял: а также лепешки пита. Непонятно, как это вышло, но с недавних пор лепешки эти стали таким же американским продуктом, как хот-доги.
– Конечно, ты справляешься, – по телефону сказала сестра. – Кто говорит, что нет? Но ты бы хоть известил нас. Три недели, это ж надо! Три недели, как Сара тебя бросила, а я узнаю об этом только сейчас. И притом случайно. Не попроси я ее к телефону, ты бы так ничего и не сказал?
– Никто никого не бросил, – возразил Мэйкон. – В смысле, все не так, как ты это подаешь. Мы поговорили как взрослые люди и решили расстаться, только и всего. Мне совсем не нужно, чтобы родичи мои причитали: ах, бедняжка Мэйкон, почему Сара с ним так поступила…
– Я и не думала причитать. Всем известно, что с мужчинами Лири жить трудно.
Мэйкон вздохнул.
– Где она? – спросила Роза.
– Живет где-то в городе, – сказал Мэйкон и добавил: – Смотри не вздумай суетиться, приглашать ее пообедать и всякое такое. У нее есть свои родственники. А ты должна быть за меня.
– Я думала, ты не хочешь, чтобы мы принимали чью-то сторону.
– Нет, не хочу. Вернее, ты не должна принимать ее сторону, вот что я пытаюсь сказать.
– Когда Чарлз развелся, его жена по-прежнему с нами отмечала Рождество. Помнишь?
– Помню. – Мэйкон устало вздохнул. Речь шла об их старшем брате.
– Наверное, она бы и сейчас к нам приходила, если б снова не вышла замуж за какого-то иногороднего.
– Что? Будь ее новый муж балтиморцем, вы бы их обоих приглашали?
– Бывало, жена Портера, тогда еще не разведенка, и Сара усядутся в кухне и давай перемывать кости мужчинам Лири. Дескать, они такие, они сякие, все-то у них по полочкам, все загодя продумано, вечно они требовательны, словно и впрямь сумеют держать жизнь в узде. Ох уж эти Лири! Я так их и слышу. Потеха, на День благодарения Портер и Джун собрались куда-то ехать, детишки еще были маленькие, Джун уже в дверях, на руках у нее малышка, Дэнни цепляется за подол, да еще куча сумок с игрушками и провизией, но тут Портер орет «Стоп!» и начинает зачитывать список, который всегда составлял по кассовым чекам: бутылочки, молочная смесь из холодильника, одеяло, пеленки… Тут Джун глянула на подруг и закатила глаза.
– Что ж, проверить по списку совсем неглупо, когда имеешь дело с Джун.
– И заметь, список был в алфавитном порядке, – сказала Роза. – Уж я-то знаю, что это маленько облегчает борьбу с хаосом.
В ее кухне абсолютно все стояло по алфавиту, и оттого мускатный орех соседствовал с мышьяком. С ней было легко говорить о мужчинах Лири.
– Ладно, – продолжила Роза. – После ухода Сара давала о себе знать?
– Раз-другой появилась. Вообще-то, раз. Кое-что забрать.
– Что – кое-что?
– Ну, пароварку. И прочее в таком роде.
– Это предлог, – тотчас заявила Роза. – Пароварки есть в любом хозяйственном магазине.
– Сказала, ей нравится наша.
– Она проверяла, как ты. Ты ей небезразличен. Вы поговорили?
– Нет. Я просто отдал пароварку. И еще эту штуку – открывать бутылки.
– Ох, Мэйкон. Пригласил бы ее зайти.
– Я боялся, она откажется.
Помолчали.
– Ладно. Ничего, – наконец сказала Роза.
– Но я же справляюсь!
– Да, конечно.
Потом сестра сказала, что ей надо следить за духовкой, и повесила трубку.
В кабинете Мэйкон подошел к окну. Был жаркий день начала июля, от синевы неба резало глаза. Засунув руки в задние карманы брюк и упершись лбом в стекло, Мэйкон смотрел во двор. На дубе птичка высвистывала нечто похожее на три начальные ноты «Моей милой цыганочки»: спи… мо… я… Случится ли такое, подумал Мэйкон, что когда-нибудь он еще взгрустнет о теперешних временах? Это казалось невозможным, ибо в его жизни не бывало дней безрадостнее нынешних, но он знал, что время приукрашивает прошлое. Вот, скажем, птичка эта поет так чисто, нежно, проникновенно. Мэйкон отвернулся от окна, зачехлил пишущую машинку и вышел из комнаты.
Питался он теперь кое-как. Проголодавшись, выпивал стакан молока или прямо из коробки зачерпывал ложку-другую мороженого. Даже от крохи еды в животе возникала тяжесть, словно он переел, но, одеваясь по утрам, Мэйкон заметил, что, похоже, исхудал. Воротничок рубашки стал слишком свободным. Ложбинка над верхней губой так углубилась, что ее было трудно выбрить. Волосы, которые раньше ему подстригала Сара, утесом нависали надо лбом. Почему-то обвисли нижние веки. Серые глаза-щелочки вдруг распахнулись, взгляд стал испуганным. Тоже признак недоедания, что ли?
