Она осторожно вытащила Мошку — от него больше не пахло ни молоком, ни детской — и продолжила копать: она не могла оставить свое дитя на растерзание лисам. Мерзлая земля крошилась под ее когтями, до крови натирая подушечки на лапах, но Синегривка продолжала копать, пока не образовалась ямка, достаточно глубокая для того, чтобы защитить ее малыша. Потом, ничего не чувствуя, она положила в яму тело Мошки и забросала его землей.
Еле переставляя подгибающиеся лапы, она добрела до лагеря. У нее осталось еще одно дело. Еще одна ложь.
Юркнув в туннель, ведущий к поганому месту, она тихонько подкралась к стене детской и бесшумно проковыряла в ежевике дыру размером с лисицу.
Потом забралась внутрь через вход, убедилась в том, что Кривуля, Ветерок и Мышка крепко спят, залезла в свое гнездышко и громко отчаянно завыла, перебудив весь лагерь:
— Мои детки! Мои котята пропали!
Глава XXIII
— Синегривка, не хочешь выйти с охотничьим патрулем? — очень мягко спросил Змеезуб. Синегривка молча уставилась на него, пытаясь понять, что он говорит.
Прошел целый месяц с той ночи, когда она отдала своих котят Желудю. Стены детской были заново укреплены ежевикой. В мороз двое воинов каждую ночь сторожили детскую, чтобы ни один голодный лесной хищник больше не посмел приблизиться к котятам. Грозовое племя поверило в ложь Синегривки — в то, что она проснулась и обнаружила пустое гнездышко. Все решили, что котят украла лиса или барсук, которые, подгоняемые голодом, впервые осмелились прийти в лагерь и проделать дыру в стене палатки.
Несколько дней подряд Грозовые коты обшаривали лес, но они не знали, где искать, а все запахи были занесены снегом. Синегривка рыскала по лесу вместе со всеми, оцепенев от чувства вины, стыда и раскаяния. Ей приходилось снова и снова напоминать себе, что она сделала все это ради Грозового племени. Некоторое время среди воителей царили страх и отчаяние. Коты тесно жались друг к другу, говорили тихо и смотрели на Синегривку с такой жалостью, что у нее сердце разрывалось от стыда и горечи. Каждый такой взгляд острым шипом пронзал ей сердце. Она устала от лжи. В эти дни она почти не замечала того, как опустела куча добычи. Она была слишком несчастна, чтобы есть, и хотела только одного — спать. Забыться во сне. Ей казалось, будто сердце пронзил осколок льда, который никогда не растает.
«Им будет хорошо с Желудем».
Но даже эта мысль не могла утешить ее.
Где сейчас ее Мошка? Смотрит ли он на нее с небес? Ненавидит ли за то, что она отняла у него жизнь? Сумела ли Белогривка объяснить ему, что его маленькая жизнь была принесена в жертву Грозовому племени?
— Синегривка?
Змеезуб дотронулся хвостом до ее плеча и повторил свой вопрос:
— Не хочешь сходить на охоту?
— Я пойду с тобой, если хочешь, — бросился к ней Дроздовик. В его глазах стояла грусть. Он горевал о котятах, как настоящий отец. Он больше всех котов трудился над укреплением детской, и его лапы до сих пор были расцарапаны ежевикой, которую он туго вплетал в ветки куста. Синегривке не раз хотелось успокоить его, сказав, что двое котят выжили и сейчас, веселые и счастливые, бегают по лагерю Речного племени. Но она не могла.
— Я буду охотиться одна, — буркнула Синегривка, сбросив хвост Змеезуба.
— Как хочешь, — покладисто кивнул он.
Дроздовик отвернулся, в глазах его была боль.
— Синегривка! — Розохвостка догнала ее возле выхода, крепко прижалась и пошла рядом. — Тебе лучше?
«Нет! Мне никогда не будет лучше!»
Больше всего Синегривке хотелось свернуться клубочком возле теплого бока подруги и проспать целый месяц.
— Со мной все будет хорошо, — выдавила она, чувствуя гулкую пустоту внутри.
Она поднялась по склону и устремилась в лес. Перед Совиным деревом дорогу ей перебежала белка. Синегривка застыла, обжигая лапы о мерзлую лесную землю. Держа в пасти орех, белка деловито сновала среди корней дуба. Синегривка припала к земле, высоко задрала хвост и подобрала живот.
«Камушек. Помнит ли он охотничью стойку Грозовых котов?»
Отбросив эту мысль, она оттолкнулась задними лапами и прыгнула на дичь, прикончив ее одним укусом в шею.
— Добрая охота.
Скрипучий голос Гусохвоста заставил Синегривку обернуться. Убитая белка болталась у нее в пасти.
Она бросила белку на землю.
— Что ты здесь делаешь?
— Старейшины редко поднимались на вершину склона.
— Как видишь, лапы меня еще носят! — огрызнулся старик. — Где хочу, там и хожу.
Впервые за долгое время кто-то заговорил с ней без сочувствия. Это было непривычно. Синегривка выпрямилась и посмотрела в глаза старому коту.
— Чего тебе надо?
Хочет рассказать ей еще об одном дурацком пророчестве, которое разрушит ее жизнь?
— Ты все правильно сделала, так что можешь не убиваться.
Синегривка ощетинилась.
— Для кого правильно?
— Для своего племени, для кого же еще? — сощурился Гусохвост. — В пророчестве ничего не говорилось про котят. Они были лишние. Ты должна просиять одна во главе своего племени.
— Думаешь, мне от этого легче? — прошипела Синегривка. Она ненавидела это пророчество и Гусохвоста, который рассказал ей о нем.
— А тебе и не должно быть легко, — невозмутимо ответил старик. — Тебе не предназначено легкой и счастливой жизни. Ты должна просиять огнем и спасти свое племя.
— Так и будет, — буркнула Синегривка. Каждое ее слово было тяжелым и твердым, как камень. — Но я до конца своих дней буду сожалеть о том, что сделала.
— Сама виновата, — огрызнулся Гусохвост. — Кто тебя просил заводить котят? Сама решила! Звездное племя ничего про котят не говорило!
— Звездное племя отняло у меня всех, кого я любила, — глухо проговорила Синегривка. Горечь обожгла ее горло. — Оно заставило меня пожертвовать всем, что мне дорого. Моими котятами…
— Подумаешь, жертва! — перебил ее Гусохвост. — Они ведь живы, верно?
— Мошка умер.
— Звездное племя приютит его. Оно скорбит о его утрате.
— А как насчет моей утраты?
— Она ничтожна по сравнению с судьбой твоего племени!
Синегривка затрясла головой, пытаясь собраться с мыслями. Неужели Гусохвост прав, и она просто эгоистка? Что значит ее разбитое сердце по сравнению с безопасностью племени? Где ее преданность? Она склонила голову и прошептала:
— Я буду служить своему племени.
