Бэм стоит, скрестив руки на груди, и всем своим видом выражает готовность дать отпор.
– Так в чем дело?
– Расскажи мне, как так получилось, что мясо протухло?
Бэм пренебрежительно пожимает плечами.
– Да в чем проблема? В одном из холодильников сдох генератор. Его уже починили.
– Как долго не было электричества?
– Почем я знаю!
– То есть ты хочешь сказать, что не знаешь, как долго не работал холодильник, и разрешила отправлять на кухню продукты, которые в нем хранились?
– Да откуда мне было знать, что их начнет тошнить? Они сами все съели, так что это не моя проблема.
Коннор, сжав кулаки, воображает боксерский мешок. Затем бросает взгляд на акулу на правом предплечье, заставляет себя разжать руку и расслабиться.
– Сорок с лишним ребят лежат в больнице уже второй день, и слава богу, что не случилось чего похуже.
– Да понятно. Я постараюсь больше этого не допускать, – говорит Бэм с таким раздражением, что Коннор тотчас представляет себе, как она разговаривала таким же тоном с учителями, родителями, полицейскими – с любыми начальственными фигурами, возникавшими в ее жизни. И ему неприятно, что сейчас такой начальственной фигурой оказался он сам.
– Прости, Бэм, но следующего раза не будет.
– Ты хочешь избавиться от меня из-за одной идиотской ошибки?
– Никто не собирается от тебя избавляться, но отвечать за продовольствие ты больше не будешь.
– Отлично. Черт с тобой, – отвечает Бэм, испепеляя его долгим, полным ненависти взглядом. – Мне это дерьмо не нужно.
– Спасибо, Бэм, – отзывается Коннор, гадая, какого черта он решил ее поблагодарить, – позови Джона, когда будешь выходить.
Бэм, пнув дверь люка, вылетает наружу. Оказавшись внизу, она поворачивается к Джону, нервно ожидающему своей очереди у трапа. При виде ее разъяренной физиономии, Джон начинает трястись всем телом.
– Давай, дуй внутрь, – рычит Бэм. – Он тебя сейчас уволит.
Вечером Коннор застает Старки у развлекательного центра. Тот показывает фокусы группе ребят, стоящих под крылом самолета.
– Как он это делает? – спрашивает какой-то парень, изумленно наблюдающий за тем, как браслеты исчезают с рук и оказываются в карманах у других людей. После представления Коннор подходит к Старки.
– Очень здорово. Но мне как начальнику интересно знать, как ты это делаешь.
Старки в ответ только улыбается.
– Волшебник никогда не раскрывает своих секретов. Даже начальникам.
– Послушай, – говорит Коннор, переходя к делу, – я хотел с тобой потолковать. Я решил провести кое-какие изменения в составе Апостолов.
– Надеюсь, эти изменения к лучшему, – отзывается Старки, хватаясь за живот. Коннор, не удержавшись, смеется. Старки сразу понял, о чем речь, и это хорошо.
– Я хочу предложить тебе возглавить продовольственную службу. Ты согласен?
– Я люблю поесть, – отвечает Старки. – И это не пустые слова.
– У тебя в подчинении будет тридцать человек, и еда должна появляться на столах вовремя. Три раза в день. Справишься?
Помахав рукой, Старки выхватывает из воздуха яйцо и передает его Коннору. Тот уже видел этот фокус несколько минут назад, но сейчас он оказался особенно к месту.
– Прекрасно, – говорит Коннор, – теперь бы еще семьсот яиц на завтрак.
Посмеиваясь про себя, он уходит, размышляя, что Старки и впрямь способен доставать все, что нужно, прямо из воздуха. Кажется, впервые в жизни Коннор принял решение, в котором не нужно сомневаться.
8
Риса
Под вечер пустыня понемногу начинает остывать. Риса до темноты играет на рояле под левым крылом бывшего президентского лайнера. Она наигрывает отрывки, которые помнит наизусть, и музыку с листа из сборников нот, тем или иным образом попавших на Кладбище. Впервые увидев этот черный рояль-миньон марки «Хюндай», Риса, помнится, рассмеялась от неожиданности. Она и не подозревала, что «Хюндай» делает рояли, – хотя чему здесь удивляться? Транснациональные корпорации могут делать что угодно, если люди готовы это покупать. Однажды Риса слышала, что концерн «Мерседес-Бенц» достиг немалых успехов в производстве искусственных сердец, прежде чем принятое Соглашение о заготовительных лагерях сделало разработки в этой области бессмысленными. «Пульсар Омега» – так назывался прибор, который они разработали. А рекламный слоган звучал так: «Роскошь в сердце». Они вложили в разработку огромные деньги – и потеряли все в тот день, когда появились разборки. Искусственные сердца отправились в небытие вслед за пейджерами и CD-дисками.
Сегодня Риса играет мощную, но в то же время утонченную сонату Шопена. Музыка стелется по земле, как туман, отдаваясь гулким эхо внутри пустых фюзеляжей, служащих пристанищем беглецам. Риса знает, что музыка успокаивает. Даже те, кто клянется, что ненавидит классическую музыку, порой приходили спросить, почему она не играет, если она решала сделать перерыв. Поэтому она играет для всех, хотя иногда ей приходит в голову, что прежде всего она играет для себя. Иногда ребята собираются вокруг и садятся прямо на землю. Иногда, как сегодня, рядом никого нет. А случается, только Коннор приходит ее послушать. Тогда он сидит рядом с отстраненным видом, как это часто с ним бывает, словно боясь нарушить ее личное пространство, заполненное музыкой. Ей нравится, когда он приходит ее слушать, но это бывает нечасто.
«Ему приходится держать в голове слишком много, – сказал как-то Хайден, пришедший извиниться за Коннора, – он себе не принадлежит». И с ухмылкой добавил: «Принадлежит по крайней мере двоим».
Хайден никогда не упускает шанс пошутить насчет руки, доставшейся Коннору после взрыва. Рису это раздражает, потому что она считает, что есть вещи, над которыми шутить нельзя. Хотя бы потому, что иногда она замечает, что Коннор смотрит на руку с непонятным выражением, от которого ей становится страшно. Как будто собирается вытащить топор и отрубить ее при всех. Но, кроме руки, у него еще и глаз чужой, хотя и идеально похожий на его собственный. Чей это глаз, никто не знает. По крайней мере, он не имеет над ним никакой власти, в отличие от руки. С рукой Роланда все иначе. Она, как тяжелая длань судьбы, крепко держит Коннора за горло.
– Боишься, что эта штука может взять и укусить тебя? – спросила она однажды, когда Коннор, по обыкновению, разглядывал татуировку с изображением акулы. Коннор тогда вздрогнул и даже слегка покраснел, как будто она застала его за каким-то неприличным занятием. Потом взял себя в руки.
– Не-а. Просто пытался представить себе, когда и почему Роланд мог сделать себе эту глупую татуировку. Может, если когда-нибудь встречу человека, которому достались клетки мозга, хранящие информацию об этом, узнаю, – сказал Коннор и, развернувшись, ушел.
