У Коннора накопился обширный список жалоб от жителей лагеря. Почему доставка продуктов производится так редко и еды привозят так мало? Где запасы медикаментов, на которые они подавали заявку? Что с запчастями для кондиционеров и генераторов? Почему их не предупреждают о прилете очередного лайнера с беглецами? И, раз уж на то пошло, почему группы новоприбывших стали такими малочисленными? Пять, в лучшем случае десять человек в группе, – а ведь раньше на борту каждого самолета было не менее пятидесяти человек. По правде говоря, пока запасы продовольствия так скудны, эти цифры вполне устраивают Коннора, но вопрос все равно остается. Если людям из Сопротивления удается найти все меньше беглецов, это значит, что инспекторы по делам несовершеннолетних – или, еще того хуже, бандиты с черного рынка – находят их раньше.
– Что происходит, ребята? Почему вы игнорируете все наши запросы?
– На самом деле, волноваться не о чем, – говорит Ринкон, чем немедленно приводит Коннора в раздражение, так как он и не думал волноваться. – Мы просто никак не можем закончить реорганизацию.
– Не можете закончить? Да нам никто не потрудился сказать, что вы ее начали. И что еще за реорганизация такая?
Ринкон обтирает взмокший лоб рукавом.
– Волноваться не о чем, – повторяет он.
За год знакомства Коннор изучил Сопротивление лучше, чем ему бы хотелось. Когда он был простым беглецом, у него не было другого выбора, кроме как поверить в то, что Сопротивление – превосходно отлаженная машина по спасению людей, работающая как часы. Однако оказалось, что это вовсе не так. Единственным хорошо организованным звеном было Кладбище – об этом позаботился Адмирал, а Коннор, которому оно досталось в наследство, старался не нарушать заведенный порядок.
Ему бы следовало понять, что Сопротивление не так уж хорошо организовано, еще тогда, когда они согласились на предложение Адмирала сделать его своим преемником, вместо того чтобы поставить на это место более опытного и взрослого человека. Если они спокойно отнеслись к тому, что святая святых всех беглецов попадет в руки тинейджеру, значит, где-то что-то неладно.
Было время, когда каждые несколько дней на Кладбище прибывала новая группа беглецов, но эти сумасшедшие дни прошли. Тогда в лагере одновременно жило около двух тысяч ребят, а продукты и медикаменты доставляли регулярно. Но позже, когда Конгресс принял Поправку о семнадцатилетних, Коннору приказали немедленно отпустить всех тех, кто уже достиг этого возраста, – и оказалось, что они составляли немалую долю от от жителей Кладбища.
Коннор самостоятельно принял решение отпускать их небольшими группами, чтобы в ближайшем городе Таксон не появилось сразу около девяти сотен бездомных ребят. Тот приказ, по которому он должен был отпустить всех сразу, тоже должен был его насторожить.
Коннор отпускал ребят небольшими группами в течение двух месяцев, но люди из Сопротивления сократили поставку продуктов сразу, как будто все, кто старше семнадцати, в одночасье перестали быть их проблемой. Но в итоге население Кладбища все-таки сократилось до семисот человек: во-первых, ушли все семнадцатилетние, во-вторых, некоторые уехали на работу в отдаленные области по программе, разработанной еще Адмиралом, а в-третьих, кое-кто дезертировал, когда запасы продовольствия резко сократились.
– Я слышал, у вас тут своя ферма? Птицу, наверное, разводите? – спрашивает Ринкон. – По идее, вы и сами себя можете обеспечить.
– Это нереально. На ферме производится лишь треть необходимого объема продовольствия, а поскольку вы, ребята, никак не можете наладить поставки, нам пришлось опуститься до нападений на грузовики, везущие продукты на рынок в Таксоне.
– О боже! – восклицает Ринкон, которому, похоже, кроме этого, сказать нечего. Еще раз повторив «О боже», он замолкает и принимается грызть ручку.
Коннор, которого никто бы не рискнул назвать терпеливым человеком, больше не в состоянии ходить вокруг да около.
– Ты собираешься сказать мне что-нибудь полезное, или приехал, чтобы тратить мое время?
Ринкон вздыхает.
– Дело вот в чем, Коннор: мы считаем, что Кладбище скомпрометировано.
Коннор не верит своим ушам – неужели этот дурак действительно сказал это? И кому? Ему?
– Естественно, оно скомпрометировано! Я вам это сто раз пытался объяснить! Полицейские знают, где мы, и с того самого дня, как я здесь командую, я пытаюсь вдолбить вам, что надо отсюда уезжать!
– Да, мы работаем над этим, поэтому сейчас нет смысла вкладывать драгоценные ресурсы в такое место, которое в любой момент может захватить полиция.
– Значит, вы просто оставите нас здесь подыхать?
– Я этого не сказал. У тебя здесь, похоже, все более-менее в порядке. Если повезет, полицейские могут решить, что необходимости штурмовать это место нет…
– Если повезет?! – восклицает Коннор, в ярости вскакивая из-за стола. – Я думал, в Сопротивлении принято полагаться на собственные силы, а не на удачу. И что? Вы хоть что-то предприняли? Нет! Я отправил вам план, в котором описано, как можно внедриться в заготовительные лагеря и освободить ребят, не прибегая к насилию, – так, чтобы общество не возмутилось и не захотело отомстить. И что я слышу от Сопротивления? «Мы над этим работаем, Коннор» или «Мы приняли твой совет к сведению, Коннор». А теперь ты еще предлагаешь мне положиться на удачу в вопросе выживания? Кому нужно такое Сопротивление?
Ринкон, видимо, решает, что это отличный повод завершить встречу. Очевидно, он с самого начала думал о том, как бы поскорей отделаться.
– Послушай, я просто передал тебе информацию! Не надо на меня за это злиться!
Но Коннор уже зашел так далеко, что остановиться невозможно. Замахнувшись, он обрушивает на невыносимо заурядную физиономию Ринкона всю силу могучего кулака, принадлежавшего некогда Роланду. Удар попадает точно в глаз, и представитель Сопротивления отлетев назад, ударяется о переборку.
Давать сдачи Ринкон явно не собирается: он лишь смотрит на Коннора с ужасом, как будто ожидая новых ударов. Коннору приходит в голову, что буквально минуту назад он упомянул о том, как избежать насилия. «Достойное подтверждение его словам, ничего не скажешь», – думает он, отступая от Ринкона.
– Это мой ответ, – говорит он. – Можешь передать это тем, кто тебя послал.
В лагере есть наполовину разобранный и лишенный крыльев, как и многие другие здешние самолеты, «Боинг-747», превращенный в гимнастический зал. Самолет носит имя «Джимбо», хотя некоторые предпочитают называть его «бойцовским клубом», так как добрая половина драк, случающихся на Кладбище, происходит именно здесь.
Туда и отправляется Коннор, чтобы снять накопившееся напряжение.
Он избивает свисающий с потолка боксерский мешок, как чемпион, решивший во что бы то ни стало добиться победы нокаутом в первом раунде. Нанося удары, он представляет себе лица ребят, успевших достать его за сегодня. Тех, кто нашел оправдание безделью, несмотря на то, что от них требовался результат. Его гнев разгорается с новой силой, когда в памяти всплывают физиономии людей вроде Ринкона, полицейских, с которыми ему пришлось столкнуться, улыбающихся функционеров заготовительного лагеря, пытавшихся сделать вид, будто разборка сродни идиллическому семейному отдыху. Под конец он вспоминает отца и мать, чьи поступки стали первым звеном в цепи событий, в итоге приведшей его сюда. При мысли о родителях град ударов, обрушивающихся на мешок, стихает, хотя Коннор все еще злится – и на них, и, в то же время, на себя, за то что не может ненавидеть их так, как они того заслуживают.
