– Значит, нужен учитель, – сделал правильный вывод Петруха. – Так он же денег станет просить! А хороший – так вовсе цену заломит.
– Верно, нанимают фехтовальных учителей, фехтмейстеров, – согласилась Анриэтта. – Они бывают разные, и вам сейчас годится любой, чтобы преподать основы. Для начала и я могу…
– Вы? – не выдержал Шумилов.
– Я. Вы же знаете, мы с Денизой были на войне. Велите принести рапиры.
– Что принести?
Анриэтта вздохнула.
– То, что вы приобрели, чтобы носить на левом боку. Для начала хватит, а потом понадобятся кожаные маски и нагрудники.
Рапиры у московитов были при себе, только из-за непривычки к ношению оружия они оставили клинки вместе с перевязями в углу прихожей. Учиться в гостиной было бы глупо, Анриэтта предложила пойти на задний двор.
Выставили против нее Ивашку, благо сам вызвался.
Анриэтта подоткнула юбки, чтобы мужчины видели ее ноги чуть ли не по колено.
– Встать так – между ногами расстояние в ступню, пятка левой ноги и ступня левой на одной линии, – Анриэтта показала, тыча острием рапиры в свои туфли. – И присесть, чтобы колено четко над носком. Извольте, братец!
Чувствовал себя Ивашка дурак дураком. Понимал, что рубиться на саблях и шпагах положено, стоя враскоряку, но чувствовал себя, словно наложил в штаны и должен донести их поганое содержимое до отхожего места.
– Глубже, глубже! – командовала Анриэтта. – Вот так. А теперь разворачивай корпус…
Слова «корпус» Ивашка не понял – до сих пор в его толмаческом труде оно не попадалось. Анриэтта объяснила, обведя руками свой не сильно зашнурованный стан, и дальше начались мучения.
Ивашка понимал, что нужно всячески сокращать площадь, куда может попасть острие вражеского клинка, что нельзя открывать для удара грудь, но тело отказывалось заворачиваться таким противоестественным образом, а если заворачивалось – ноги сами собой выпрямлялись. Наконец Анриэтте удалось установить его в правильную позу: колени над носками, спина прямая, плечи развернуты, зад не отклячен, правый локоть не торчит, левая рука откинута назад.
И в правой руке – воображаемая рапира…
– Охти мне… – еле выговорил Ивашка.
– Это лишь начало, – осчастливила Анриэтта. Сама она стояла в заковыристой позе свободно и непринужденно. Только сгибала колени меньше, чем положено, потому что пуля, много лет назад угодившая в правое колено, наделала немало вреда.
– Теперь ты, – велел Шумилов Петрухе.
Петруха нехорошо на него посмотрел.
– Дурное это дело – за честь вертелами махать, – буркнул он. – Чего они, по-человечески не могут? Вот как наши бояре – они тоже о своей чести сильно радеют, а как сцепятся спорить о местах – визг, вопли, матерщина, могут в бороду плюнуть, но ведь без всякого кровопролития!
– С волками жить – по-волчьи выть, – спокойно и как-то равнодушно ответил Шумилов. – Становись.
Петруха не просто встал, а в точности повторил позу Анриэтты.
– Отлично, – сказала она. – Локоть, локоть!
Шумилов редко показывал любопытство. Ивашка подозревал: если в комнату, где Шумилов занимается письмами и склеивает нужные записи в столбцы, войдет, стуча копытами, чудище Китоврас, подьячий посмотрит на него исподлобья и спросит: «Чего надобно?»
Видя, что Анриэтта занята Петрухой, Ивашка выпрямился. Чувствовал он себя так, как будто на нем всю ночь черти зерно молотили. Хотя, казалось бы, совсем недолго маялся.
Вдруг жуткая мысль пришла в голову: Воин-то Афанасьевич тоже фехтованию не обучен, и, коли не поладит со здешними дворянами, дело точно кончится панихидой. И даже неизвестно, хорошо это или плохо. Шумилов – тот точно вздохнул бы с облегчением. А Афанасию Лаврентьевичу-то каково будет узнать, что единственного сынка проткнули, как цыпленка вертелом?
Ордина-Нащокина Ивашка с Петрухой уважали – не за высокий чин, а за светлый разум и достойную повадку. И сожалели о нем – послал же Господь чадушко…
Ивашка снова согнул колени и вытянул шею – иначе как убедиться, что коленки над носками? Левую руку откинул назад, правую попытался разместить перед собой, как учила Анриэтта, чтобы локоть – на расстоянии ладони от туловища и не торчал вбок.
Но поди определи, есть ли эта самая ладонь?
Ивашка извернулся, приложил ладонь к боку ребром, опять принял мучительную фехтовальную позу и закаменел. В это время Анриэтта уже показывала Петрухе мелкие фехтовальные шаги и внушала важность задней ноги. Шумилов с самым мрачным видом наблюдал.
– Теперь я, – вдруг сказал он.
Не спросив позволения, он взял рапиру и сразу встал в правильную позу. Анриэтта хотела было призвать его к порядку словесно, однако несколько секунд подумала и нашла иной способ:
– Раз у вас, сударь, такие способности к фехтованию, то поучу вас держать дистанцию, как меня саму обучали. Итак, я то наступаю, то отступаю, а ваша задача – чтобы расстояние между кончиками наших рапир было постоянным, чуть более фута.
Ивашка перевел на русский лад – вышло пол-аршина.
Не имевший опыта подобных упражнений Шумилов несколько раз налетел грудью на острие – чего Анриэтта и добивалась. Она нарочно двигалась чуть быстрее, зная, что новичок еще не в состоянии уловить ее намерений.
– Теперь со мной! – воскликнул Петруха. – Арсений Петрович, дай-ка шпажонку, я тоже так хочу!
Анриэтта все поняла. Петруха не желал видеть Шумилова побежденным, да и не просто побежденным, а потерпевшим поражение от бабы.
Отношение московитов к женщинам ей не нравилось, замужество Денизы она не одобряла; понимала, что подруга непостижимым образом счастлива со своим избранником, счастлива, рожая детей и ведя хозяйство, но все же не одобряла. Она знала, что Дениза достойна лучшего мужа. Дворянина по крайней мере, а не этого чудака – впрочем, доброго и по-своему ей приятного чудака. О том, что Ивашка с Петрухой спасли их обеих от смерти, она помнила, но если уж выбирать из двух московитов, то сама она предпочла бы Петруху – быстрого, гибкого, норовистого, темноглазого. Простецкая рожа Ивашки была недостойна поцелуев Денизы. И Анриэтте было страх как любопытно, в кого с годами уродятся Варюшка и Митенька.
Человечек, которого дядюшка Бюсси отправил искать следов Жана-Луи де Водемона, уехал и пропал. Оставалось только ждать, развлекая себя шахматами и фехтованием на заднем дворе; чем еще порадовать московитов, Анриэтта не знала, не заставлять же их сочинять мадригалы в честь женской красоты. Но она хоть выезжала, бывала в обществе, а эти трое маялись от ожидания и безделья, и еще от того, что находятся на содержании у женщины. Петруха даже перестал приставать с поцелуями, до того ему было неловко.
Раз в неделю московиты ходили к дядюшке Бюсси узнавать новости. Как-то он попросил еще денег – разумеется, дали.
