– Богом клянусь, не знаю!
– Не ври. Подумай хорошенько.
– Никаких провинностей за собой не знаю!
– Подумай. Коли сейчас повинишься – будет тебе послабление.
– Не в чем виниться. Ничего дурного не делал.
– Клянешься, что дурного не делал?
– Клянусь! Меня же все знают, на войне трусом не был, за Речь Посполиту голову сложить желал! Бил и проклятых шведов, и проклятых московитов!
Человек, что вел допрос, повернулся к сидящим во мраке и, видно, получил от них некий знак.
– Говоришь, ничего дурного не делал. А собирался ли совершить дурное?
Тут до пана Пасека стало доходить, в чем его обвиняют.
Он помедлил с ответом, решая, как себя вести. Если тайна раскрыта, то всех ли сторонников гетмана взяли? Кого из них уже допросили? Где сам гетман? Или же он, Пасек, первый – и те, во мраке, ждут, когда он выдаст прочих?
– Дурного у меня на уме не было, – осторожно сказал Пасек. – Я шляхтич! Не могу замышлять дурного! Я за Речь Посполиту кровь проливал! Я с Чарнецким Краков оборонял, Сандомир брал!
Пасек быстро распустил и швырнул на пол пояс, расстегнул жупан, разорвал на груди рубаху.
– Вот! Вот тут пуля вскользь прошла! Вот сабля на плече метку оставила! Вот, вот!.. Стыдно мне, что меня, рыцаря, шляхтича, волокут, как вороватого бродяжку, заткнув рот, в подземелье!
Пасек зарыдал.
– Тебя не в трусости упрекают, – раздался голос из мрака. – Застегнись, негоже при даме раздеваться. И говори прямо – кто и когда вовлек тебя в заговор против его величества?
Пасек понял, что там, в глубине помещения, сидит королева, и ему стало страшно. Король способен помиловать и простить, но она – тем более если несчастный помешал ее планам?.. Планы королевы были известны, и угроза золотой шляхетской вольности стала весьма ощутима, когда Мария-Луиза принялась заигрывать с казацкими полковниками и старшинами.
– Не нужно было никуда меня вовлекать, я сам вижу, какая опасность грозит шляхетству! Но против короля я ни руки, ни сабли не подниму!
– Значит, с гетманом Любомирским в переписке не был, приказаний от него не получал?
– Нет.
– Ладно. Сейчас правду узнаем. Погоди минутку, пан Пасек, приведут того, кто здесь, в Вавельском замке, тебе те тайные приказания передавал.
За Воином Афанасьевичем пришли четверо. Велели вставать и идти с ними, не прекословя. Поняв, что его могут обвинить в воровстве, Воин Афанасьевич стал громко возмущаться. Тогда его просто выволокли из комнатенки.
Но шум разбудил Ваську.
Васька из возмущения воеводского сына понял, что речь о кражах. Как только дверь захлопнулась, он полез в мешок и обнаружил там кроме исподнего драгоценные часы и кучу золотых монет. Васька охнул: батюшки-светы, страсти какие! Но глаза, что полезли на лоб, вернулись в глазницы, и рот захлопнулся. Нужно было спасать Воина Афанасьевича, пока злые люди не пришли за мешком.
– Ох, Войнушка, ох, дурень… – бормотал Васька, завязывая мешок. Потом он с этим ценным грузом выскочил из комнатенки. К счастью, никого не встретил и понесся наугад, имея в голове одну мысль – уйти из проклятого замка хоть кувырком с откоса!
Странным образом ноги принесли его на поварню. Ему повезло: он вломился туда в то краткое время, что поварня была пуста и последние судомойки, оттерев котлы, ушли спать. Чтобы прокормить все население Вавельского замка, повара, поварята и кухонные мужики брались за дело до рассвета и тогда же привозили продовольствие. Приготовить молодого барашка к жарке на вертеле час нужен, да три часа поварятам этот вертел крутить, вот и получается, что на поварне постоянно кто-то делом занят.
Васька перевел дух, сел на край не совсем остывшей плиты и задумался: куда девать мешок? Его нужно было спрятать, но так, чтобы потом без больших хлопот достать. Потом – когда окажется, что Войнушка ничего не воровал.
В московском доме Васька нашел бы сотню тайников! Но это было здание, выстроенное на европейский лад. Васька знал в нем парадные помещения, куда ходил любоваться на картины и «аррасы», знал двор. Знал, где входы в погреба…
И тут он вспомнил про башни.
Знал он о них лишь то, что они теперь пустуют. В Шляхетской вроде бы кто-то живет, а про Злодейскую при нем говорили – жить в ней страшно, там ночью, бывает, стуки слышатся и что-то серое летает, не иначе, дух убиенного разбойника, а может, кто-то там погиб, когда шведы Краков взяли, и никак душенька не успокоится.
Васька прикинул, в которой стороне башня, и побрел к ней, при всяком шорохе вжимаясь в стену и крестясь.
Он очень внимательно прислушивался и потому уже издали услышал мужские голоса. Доносились они снизу. Васька замер. Голоса приблизились. Кто-то стоял на лестнице, ведущей в подземелье.
– Лучше бы пан стоял спокойно и руками не махал, – это был грубоватый бас. – Когда пан внизу потребуется, дадут знать.
– Но я ни в чем не виновен! Я не могу отвечать за пана Пасека! Я не понимаю, чего они от меня желают! – а это уже был голос Воина Афанасьевича.
– Коли невиновен, так ничего и не будет.
– Они говорят – я ему тайные знаки делал! Какие знаки?! Господи, какие еще знаки?! Говорят, я ему приказания передавал! Чьи приказания?!
– Коли пан передавал, то будет отвечать перед судом.
– Суд! Но я не виноват! Этот Пасек – как он смотрел на меня! Он меня во всем обвинит, я не оправдаюсь!..
Что такое московский судебный приговор, Воин Афанасьевич знал по рассказам. Батоги и плети, невзирая на чин и род. И благо еще, коли у родни найдется в Верху боярыня, знающая, с кем и как говорить. По ее упросу могут выпороть не по голому телу, а не снимая рубахи. По голому – это вечное бесчестье, а по рубахе – уже не так…
Васька, естественно, не понял, что произошло. Но Воин Афанасьевич попал в беду. О суде у Васьки было то же московское понятие. И он знал, что в Кракове некому вступиться за товарища, – вся родня во Пскове. Поэтому Васька сделал то единственное, что могло прийти в его голову. Он подкрался к дыре в полу, откуда начиналась лестница, и тихо свистнул. На лестнице замолчали, а вскоре над полом показалась усатая голова. По ней Васька и треснул со всей дури мешком, стараясь угодить той частью, где лежали триста тридцать золотых дукатов да еще мешочек с остатками жалованья. Ему это удалось. Удар пришелся в висок, страж Воина Афанасьевича обмяк и осел – надо полагать, повалился на ступеньки.
– Войнушка! Вылезай! Бежим! – позвал Васька и протянул руку. С его помощью Воин Афанасьевич перебрался через тело и был выдернут из подземелья наружу.
– Бежим, бежим! – твердил Васька. – Бежим от греха подальше! Вот твой мешок!
Страх, охвативший Воина Афанасьевича во время допроса, был столь велик, что он, не рассуждая, поспешил за Васькой. Света, проникавшего через маленькие зарешеченные окошки, хватало, чтобы не спотыкаться.
