— Ты о чём призадумался, казаче? — встряхнул меня отец Силуян. — Что-то морда твоя усатая мне знакома. Ты, сын мой, часом не тем самым Иловайским будешь, что гаданиями да предсказаниями народ честной с панталыку сбивает?
— Никого я не сбиваю…
— Ага, тот самый, значит. Ну хорошо хоть не врёшь. Ещё раз спрашиваю: чего в храме хотел?
— Совет мне нужен, — решился я. — Можете выслушать не перебивая?
— Уж, поди, за столько лет на исповеди всякого наслушался. Ты ещё меня чем удиви! — качая бородой, перекрестился батюшка и кивнул: — Реки кратко и осмысленно, ибо время моё — сие есть дар Господний, и не по годам мне им разбрасываться. Уловил?
— Так точно!
— Ну давай, благословляю, рассказывай.
При максимальной краткости, смелости, скорости, сокращении деталей и упущении подробностей мне удалось уложиться в десять минут. То есть реально я дал понять, что на моего денщика напало агрессивное привидение, военный врач разводит руками, и нет ли способа защититься от этой серой зверюги (не от врача!) какой-нибудь полезной в данном конкретном случае специфической молитвой?
Батюшка, если по мудрости и опытности своей и понял, что ему скормили лишь охапку сена с целого стога, то всё равно докапываться правдоискательством не стал. Подумал, похлопал меня по спине и куда-то ушёл к себе за алтарную часть. Вернулся быстро, передал мне маленький медный образок на простой верёвочке и велел повесить его на шею Прохору.
— Это святой Варфоломей. Большой силы человек был, изгнанием бесов прославляем, так, может, и от привидения бесчинного вас убережёт. А денщику своему прикажи теперь вот эту свечу медовую зажечь да и молиться денно и нощно о спасении души своей грешной, ибо не просто так твари адские за ним явилися. Чует отродье сатанинское добычу лёгкую, ох как чует… Крепче в вере надо стоять, казак!
— Благодарствуем. — Я, как и положено, приложился к его руке. — А что, вот кроме молитв о душе и образка и свечки, ничего такого понадёжнее нет?
— А чего ж ты ещё хотел? Конюшню тебе, что ли, прийти освятить?! Оно и можно, конечно, да только занят я, раньше следующей пятницы и не жди.
— Понятно…
— И вот ещё что, хорунжий Иловайский, — с лёгким нажимом добавил отец Силуян. — Ты учитывай, что я тебе чисто по-человечески поверил. Не прогнал, не высмеял, а выслушал, как просил, не перебивая ни разу. А ведь от сказок твоих то ли пьяным веселием, то ли глупостью молодой, то ли забавой безмозглой над старым, необразованным священником сельским тоже ох как тянет… Сие уразумел, сын мой?
— И за то ещё раз благодарствуем, — смиренно поклонился я, понимая, что ловить тут больше и впрямь нечего.
Пора возвращаться. Батюшка ещё раз перекрестил меня на прощанье и даже сопроводил на выход. Да что там — больше! Он так и стоял в дверях, проверяя, чтобы меня за порогом ещё чем по шеям не огрели. Две скромные бабуленьки изо всех сил делали вид, что даже и не смотрят в мою сторону, но их пальцы, намертво сжимающие древки метлы и грабель, ясно выказывали их истинные намерения.
А я ж, как вы помните, без оружия пошёл, с одной нагайкой за голенищем. Так что, едва вышел за ворота, сразу давай бог ноги, только они меня и видели! Отдышался уже у самого нашего забора, попробовал пощупать затылок, обнаружил там солидную шишку величиной в пол куриного яйца. Надо срочно в рукопашники податься и в одиночку больше по сельским улочкам не ходить, только со своими, и не менее как впятером…
А уже у ворот столкнулся нос к носу с выходящим на улицу доктором. Фёдор Наумович был привычно навеселе, хотя и несколько задумчив, словно что-то его тревожило.
— А-а, это вы, Иловайский, — вяло пробормотал он, словно бы и не ко мне обращаясь. — Ну что я могу сказать-с… Да ничего-с! Не знает современная медицина такого метафизического заболевания, однако-с если же хорошенько подумать, то…
— Что? — с надеждой вскинулся я.
— У вас рубль есть? Взаймы-с, верну на неделе, честное благородное!
— Нет у меня денег…
— Жаль, жаль, ну тогда я пошёл-с. — Он попытался меня обойти, но не тут-то было, мои пальцы сжали его рукав стальной хваткой. Когда надо, я и коня на скаку присесть заставлю, а не то что щуплого полкового лекаря…
— Что с моим денщиком?
— Болен.
— Знаю, помню, в курсе, не забыл. — Незнакомое львиное рычание начало клокотать у меня в горле. — Что с ним, уже не спрашиваю, но чем лечить и как спасти от рецидива, вы мне посоветовать можете? То есть лучше бы вы посоветовали, ей-богу…
— Тогда повторюсь, готовьтесь к худшему-с. — Ни капли не испугавшись моих бешеных глаз, лекарь, эта клистирная душа, поправил пенсне, дохнул на меня утренним перегаром и деловито продолжил: — Температура упала, и я бы рекомендовал в ночь-с растереть ему спину водкой. Синяки-с не уходят, но всё шире разрастаются, набирая силу и цвет-с. Сам синяк твёрдый, даже иглой не протыкается, что противоестественно-с и с медицинской точки зрения необъяснимо. Ваш Прохор ничего-с не ест, это очень плохо. Уговаривайте, кормите силой. И побольше горячего-с питья! Никаких лишних движений, постельный режим-с. А его земляков из Новочеркасска гнать в шею! Обоих-с! Как вы, вообще, их допустили-с к уходу за больным: руки грязные, ногти годами не стрижены, одеты-с в тряпьё вонючее да ещё, возможно, вшивое — антисанитария ужасающая! Я их в баню под конвоем отправил!
— Э-э… куда?!
— Мыться! — безапелляционно отрубил Фёдор Наумович, вырываясь и уходя по своим делам. — И если ещё раз увижу-с таких свинтусов в расположении полка, доложу генералу, чтоб непременно выпорол-с! Надо же так себя запустить?! Это же просто упыри-с какие-то…
Я молча уступил дорогу нашему медицинскому светилу. Так, значит, мало того что Прохор всё ещё болен, в моё отсутствие ещё и Моню со Шлёмой в баню отправили, под конвоем, замыться насмерть?! А у меня всегда было стойкое ощущение, что от мыла душистого нечисть просто дохнет. Вот оно мне упёрлось — выносить свежевымытые трупы, выкапывать ямку за огородами, хоронить без почестей…
Собственно, и далеко-то с нашего двора идти не надо: за конюшней маленький сарайчик с печкой и вмурованным в старые кирпичи чугунным котлом. Грей воду, скребись мочалкой, хлещись вениками, не бог весть как, но отмоешься. Для русского человека добрая баня не только залог чистоты и здоровья тела, но нечто более сакральное. Это как бы ритуальное омовение души, бросание себя то в жар, то в холод, проверка на сердца прочность, укрепление духа и дарование свежего взгляда на реальности окружающего мироздания. Не только в бытовом, но, пожалуй, и в надзвёздном, кармическом смысле…
И вот из дверей этой, с позволения сказать, всеочищающей баньки, крепко держась за руки и почти не касаясь ногами грешной земли, выпорхнули мне навстречу два чистых ангела в длинных белых рубахах. Я не сразу их узнал. Да что я, вымытых Моню и Шлёму вообще никому узнать было невозможно.
