Сегодня меня зачем-то разбудили и попросили выступить по поводу какой-то очередной необходимости усовершенствования оценок инновационного контента.
Когда не знаешь, что говорить, громко хвали баб! Этот совет бабушки своей Александры Ивановны я блюду свято, всегда и везде. Что можно сказать о Пушкине, чтобы не прибили? Низкий поклон тебе, Надежда Осиповна, до земли! Всегда свежо, никто не пикнет против, три библиотекарши уже в твоём номере дерутся, делят места, старейшая пушкинистка выгибается у шеста, прочие скидываются тебе на букет. Это я к примеру.
Что я мог сказать про оценку перспектив инновационного роста в регионах высокого странового риска? С чего я мог начать?
Естественно, с извержения вулкана Тамбора на острове Сумбара в 1815 году. Это же логично.
Вулкан тогда так качественно рванул, что погибла 71 000 человек. Или 92 000 человек. Или 88 000 сначала, а потом ещё 12 000. Эруптивная колонна – 43 км и в стратосфере. В воздух поднялось столько всего разного, что на всём земном шаре следующий 1816 год был «годом без лета». То есть лета вообще не наступило в 1816 году. В Европе ничего не вызрело, повсюду был «красный туман» – стратосферный сульфатный аэрозоль, по-нашему говоря. Открываете окошко, а туман красный. Закрываете окошко, смотрите на домашних, те смотрят на вас, а у вас в руке Библия.
Лились с небушка на поникшие султаны киверов победителей дожди из сернистой кислоты. Горизонт в Англии красиво окрашивался то фиолетовым, то багровым, то розовым, то оранжевым. Продовольствие сначала подорожало в десятки раз, а потом и закончилось внезапно в ряде мест. С голодухи полыхнула эпидемия тифа. Начались волнения, восстания, поджоги и самосуды. Войска стали палить в народ, дополняя нездоровую атмосферу ещё и запахом сгоревшего чёрного пороха (он тухлинкой такой, знаете, отдаёт). Европейцы, только отдышавшись от наполеоновского чуда, не успев зарыть в землю его последствия, смекнули, что в Европе ловить нечего, и рванули в Америку: там тоже лета не было, но там воля была и перспективы, хоть и в снегах с индейцами. Это чуть позже Токвиль заметит, обеспечив тем самым верный кусок хлеба политологам всего мира.
И вот посреди всего этого красивого группа молодых людей отправилась в Швейцарию. Люди были со средствами, могли себе позволить Женевское озеро. Приехали на Женевское озеро, а там и так-то не особо весело, а тут вообще тоска кругом кромешная в красном тумане с горизонтальной подсветкой в фиолет.
Решили от безысходности сначала читать. Попались им сборники немецких писателей, которые активно осваивали тогдашний мейнстрим – готические страшилки. То есть сидите вы под сернистыми дождями, кругом холодрыга, и читаете германские ужасы.
Бросили читать, решили сами написать. Устроили конкурс. Понятно, что, как и в любом уважающем себя конкурсе, победитель был заранее понятен. Потому как собрались у озера Джордж Байрон, Перси Шелли, Мэри Годвин (будущая Мэри Шелли), сестра её Клер Клерман и доктор Байрона по фамилии Полидори. Кто тут мог выиграть? Понятно, Байрон, он «Чайльд Гарольда» дописывал.
Но написали всё же все, кто что мог. И Мэри Годвин, которая с непрекращающимся восторгом смотрела на двух титанов, на Шелли и Байрона, тоже написала. Какую-то несусветицу, честно говоря. Про товарища по имени Виктор, который из всяких человеческих обрезков и огрызков сшил некое существо, но справиться с существом не смог и через то плюс гордыню погиб.
Фамилию Виктору придумала не пойми какую – Франкенштейн.
Кто это? Что это? Для кого это? Что она хотела сказать? Неясно. Кому интересны бредни девицы про пошивку покойников? Когда вокруг конец света, всё гибнет, багровые закаты, трупы под Ватерлоо ещё свежи, короны и троны трясутся, толпы голодных мечутся по континенту, колокола звонят, все нежные мечты пожухли… К чему эта девочкина писанина про очередного папу Карло и схваченного на живую нитку Буратино?..
А чем закончилось?
Кто помнит Перси Шелли? Кто перечитывает Байрона? Кому он нужен? Кто трепещет перед титанами? А идея трепетной восторженной девушки сейчас кормит, поит, лечит, одевает, оплачивает закладные сотням тысяч наших современников. И даёт утешение и развлечение (сейчас это одно и то же) миллионам, не сказать миллиардам.
Вот стартап так стартап! Вот прорыв в условиях тифозного армагеддона так прорыв!
Ну и закончил под общее пение:
– Слушайте баб, они сердцем чуют, где бабки, не подведут, выведут! А на красный туман внимания можно не обращать, другого не будет!
И керосиновую лампу одним дыханием, значит, погасил, мерзко улыбаясь будущему.
Дмитриев-Мамонов
В писательском труде, как мне кажется, должен быть некоторый поворотный момент. От историй и басен к философии и мозговому труду.
Вот возьмём, к примеру говоря, русского литератора Фёдора Ивановича Дмитриева-Мамонова. Прекрасная семья была у писателя. Родной дядя тайно венчан на сестре царицы Анны Иоанновны, Прасковье Иоанновне. Троюродный племянник – фаворит Екатерины Великой. Сам женился удачно, приданое три дня учитывали по списку. Прекрасный такой московский барин-литератор, которому не надо было заботиться о хлебе насущном, не обременённый нищими родичами, здоровый, румяный. Приятно посмотреть было.
16 сентября 1771 года в Москве вспыхнул знаменитый чумной бунт. Москвичи осадили Чудов монастырь, чтобы убить наконец архиепископа Амвросия. Писатель Дмитриев-Мамонов с двумя слугами бросился спасать обречённого архиепископа. Прокладывал себе путь шпагой и пистолетами. Получил камнем в голову, упал и попал под ноги восставшим москвичам.
Сначала думали, что всё… Не встанет. Но, к счастью, выжил. Архиепископа фундаментальные москвичи растерзали, конечно, а вот Фёдора Ивановича не успели.
После героического поступка, камня в голову и нравственного потрясения Фёдор Иванович начал немного чудить. Выпускал афиши странного содержания, звал всех к себе домой, чтобы показать «для любования всем некое чудо». Сама императрица Екатерина Алексеевна заинтересовалась, послала московскому главнокомандующему приказ: афиши запретить, в дом к писателю никого не пускать, однако женская природа слаба: «Уточните же скорее, что же у него в доме есть, что он обещается показать, и тайно рапортуйте на моё имя».
Показ чуда отменили. Литератор не угомонился и издал ещё одну афишу, в которой объявлял о сочинении им новой системы мира. Попутно терзал своих крепостных, требуя от них понимания. Крепостные пустились в бега. Екатерина Великая ещё раз обратила внимание на автора концепции, и тут уже автору пришлось некоторое время скрываться от полиции в лесах.
Вплоть до установления над ним опеки в 1779 году автор куролесил до упора. Но литературные труды не оставлял.
И что характерно: до удара камнем в лоб писал Дмитриев-Мамонов «Правила, по которым всякий офицер следуя военную службу с удовольствием продолжить может», «Любовь Психеи и Купидона». А после удара камнем из-под пера Фёдора Ивановича начали выходить сочинения «Хронология», «Дворянин-философ». Кроме того, публично объявил себя сторонником теории Николая Коперника. Которую, впрочем, вскоре у себя в деревне с блеском опроверг.
